– "Наши" опять победили, – сообщила баба Вера, распахивая дверь на кухню.

Вообще-то, она мне вовсе не бабушка, а, скорее, тетушка, но в семье у нас все ее так звали испокон веков. Примерно год назад мы с бабой Верой съехались в ее трехкомнатные приватизированные хоромы по причине одиночества. Надо сказать, что в быту она человек неприхотливый, душевный и деликатный, если не считать ее маниакального желания выдать меня замуж и увидеть внуков еще при жизни. По этому поводу у нас иногда возникают небольшие недоразумения, но до перестрелки дело не доходит. Баба Вера необоснованно считает, что в свои двадцать девять лет я уже засиделась в девицах, достигла критического возраста, и, если дело не сдвинется с мертвой точки, то куковать мне в старых девах и доживать свой век в приживалках, подобно ей.

Моя точка зрения кардинальным образом отличалась от бабы Вериной, но лишь потому, что с достойными претендентами на мои руку и сердце ощущались перебои. Попросту говоря, претендентов не было. Да и откуда им взяться, если работала я после аспирантуры на кафедре хлебопечения Института пищевой промышленности. Весь институт – одни женские лица, а если, где и промелькнет некто противоположного пола, то на него без слез не взглянешь. Да, баба Вера права: я слишком разборчива, но о вкусах не спорят.

– Свидетелей надо убирать! – назидательным тоном сказала баба Вера, размачивая овсяное печенье в чае по причине отсутствия своих зубов и присутствия вставных челюстей. – Нельзя доверять посредникам – от них одни неприятности… Что за шум был в подъезде? Опять лифт отключили?

– Любаша продала фикус. Грузчики выносили его из квартиры, – поведала я краткое содержание событий.

Слава Богу, баба Вера не проявила интереса к фикусу, а принялась пересказывать сюжет боевика в лицах.

Любаша заявилась утром, часам к девяти. Косметика на ее лице отсутствовала, в глазах плескалась вселенская снисходительность, а в движениях ощущалась некоторая заторможенность. Без защитной окраски на лице она выглядела среднестатистической женщиной неопределенного возраста – серые глаза, курносый нос, пухлые щеки. Однако у Любаши был дар: она умела накладывать косметику, да так, что родная мама не узнает. Свой талант она применяла на практике, работая визажистом в косметическом салоне, чем эпатировала генеральскую родню, прочившую ей блестящую карьеру после окончания Иняза.

– Ах, как я устала, – томно вздохнула Любаша. – Мужик, что надо! А, главное, он влюблен в меня по уши. Со дня на день жду приглашения замуж…

Надо будет отнести в химчистку свадебное платье и фату.

Моя соседка к тридцатипятилетнему возрасту уже успела три раза побывать в женах, и каждый раз очень удачно для противоположной стороны. У Любаши была какая-то необъяснимая тяга к провинциальным брачным аферистам. В пылу африканских страстей она прописывала возлюбленных мужей на своей жилплощади, а после развода занималась разменом и меняла место прописки. В результате квадратные километры роскошной генеральской квартиры на Кутузовском проспекте усохли до квадратных сантиметров однокомнатной клетушки в районе Сокола.

– "Чертов баобаб" ушел на «ура»? – вспомнила Любаша о цели своего визита.

– Да, забрали без хлопот. Вот только, дали за него всего тысячу рублей, – достала я из собственных закромов последние две купюры по пятьсот рублей.

– С паршивой овцы – хоть шерсти клок, – утешила она меня. – Да! У меня к тебе просьба. Мы завтра с моим милым улетаем к нему на родную землю, в Сочи. Знакомиться с мамой. Присмотри за Палычем, ладно? А эти деньги пойдут ему на банки «Вискас», – вернула она купюры. – В Сочи на три ночи! На три ночи в Сочи-и! – пропела она не своим голосом и растворилась в подъездном полумраке.

Я вспомнила, что пора собираться на работу – у меня лекция на третьей паре, и поскорей выбросила из головы дурацкую историю с фикусом.

И напрасно! Это был всего лишь пролог к событиям жутким, кровавым и труднообъяснимым, как раз во вкусе бабы Веры.

Свое продолжение история получила дней через десять. В тот день моя голова была занята предстоящими ноябрьскими праздниками. На кафедре готовились к грандиозной вечеринке, посвященной пятидесятитрехлетию декана.

Меня выдвинули на почетную роль казначея и поручили обеспечить торжество десертом. Вот я и прикидывала, возвращаясь домой с работы, что лучше: один торт, но большой, или несколько, но маленьких?

Я благополучно миновала арку, обходя и перепрыгивая знакомые лужи на автопилоте, и обнаружила в родном дворе черный «Ленд-крузер», который перегораживал тротуар рядом с подъездом. С другой стороны автомобиля влажно блестело грязевое болото, труднопреодолимое в осенних сапожках на шпильке.

Посылая проклятия на голову владельца транспортного средства, я приготовилась изобразить прыжки Тарзана вдоль стены дома. Однако дверцы машины распахнулись, и на землю десантировались два гориллообразных существа. Я выставила раскрытый зонтик щитом и усердно копалась в сумке в поисках баллончика со слезоточивым газом.

– Тебя-то нам и надо, – весело обнажил клыки один из них.

Он дыхнул на перстень в виде черепа и нежно потер его об свитер на груди. Мне стало совсем худо. Похоже, что фокус с фикусом не удался, фитонциды не проявили своей убойной силы, и братки вернулись с твердым намерением отстоять права потребителей или потребовать гарантийного ремонта.

– Слышь, сработало, – порадовали они меня. – И двух недель не прошло.

Держи, как договаривались – по факту.

Старшенький небрежным жестом вынул из внутреннего кармана кожаной куртки газетный сверток и сунул его в мою сумку. Потом наклонился поближе, дернул щекой и сказал:

– Ежели чего еще будет, звони мне на мобильник. Поняла?

– Ага, – случайно вырвалось у меня.

Ребятки вскочили в свое средство передвижения и лихо рванули с места, расплескав половину лужи на мои сапоги.

Баба Вера встретила меня на лестничной площадке в полной боевой готовности: со скалкой в одной руке и свистком дружинника – в другой.

– Ф-ух, я уж собралась бежать, тебя выручать, – воинственно размахивала она скалкой.

Я представила себе щупленькую бабу Веру, которая и на улицу почти не выходит по причине артрита, по-чапаевски атакующей гориллоподобных братков, и развеселилась.

– Машина эта уже больше часа под окнами стояла. Чего они от тебя хотели? – суетилась она вокруг меня, пока я мыла сапоги.

– По факту заплатили за фикус. Понравился он им очень.

Я достала сверток из сумки и развернула газету. Десять тысяч долларов, как и было обещано, лежали ровной стопкой сотенными бумажками. Сверху красовался листок бумаги из блокнота. Мы с бабой Верой стукнулись лбами, одновременно схватив записку. "Виктор Иванович" – лаконично сообщалось печатными буквами, а также прилагался номер телефона.