— Вас так и зовут — Титус?

Внезапный вопрос удивил его:

— Что?

— Не знал, что у вас проблемы со слухом. Я спрашиваю: Титус — ваше настоящее имя?

— Конечно.

— Похоже на псевдоним. Не стоит обижаться. На самом деле, далеко не каждый носит свое подлинное имя. Оглядитесь по сторонам. Выбирайте не спеша. Найдете книгу — я вам ее подпишу. Только не первое издание, это уж слишком.

Титус пытался высмотреть свою собственную книгу. Но здесь ее не было — на глаза не попадалась. Он постоял перед рядами книг, принадлежащих перу Джеральда Кэндлесса, гадая, какую лучше взять, и наконец достал с полки «Гамадриаду».

— Вы читаете по-фински?

Титус слишком поздно обнаружил, что потянулся к стеллажу с переводами, и хотел сделать вторую попытку, но Кэндлесс опередил его — вытащил тот же роман, изданный Книжным клубом, и расписался на форзаце. Только имя, без обращения, без добрых пожеланий. Солнечный луч упал на крупные кисти писателя — они если и не дрожали, то и не лежали спокойно.

— Итак, вы откушали ланч, посмотрели мой кабинет и получили роман. Теперь вы должны сделать кое-что для меня. Одно доброе дело в обмен на другое — вернее, даже на три добрых дела. Справедливо?

Он ожидал услышать подтверждение. Титус с готовностью закивал:

— Все, что в моих силах.

— О, это вам по плечу. С этим всякий справился бы. Видите эти бумаги?

— Гранки?

— Нет, не гранки. Рукопись. Заберите ее с собой. Просто унесите отсюда и все. Можете это для меня сделать?

— Что это такое?

Джеральд Кэндлесс уклонился от прямого ответа:

— Я уезжаю на несколько дней. Не хочу оставлять бумаги в доме, пока меня не будет. Уничтожать тоже не собираюсь. Может, однажды я это опубликую — закончу и опубликую. Если достанет отваги.

— Это ваша автобиография?

— Конечно, — с едкой усмешкой подтвердил Джеральд. — Я даже имен не менял. — И тут же добавил: — Это роман, то ли начало, то ли конец, пока не знаю. И «он» здесь — не он, и «она» — не она, «они» — не они. Ясно? Главное, чтобы рукопись не валялась тут без меня. Пригласив вас сюда, после того как мы познакомились в как-бишь-его…

— В Хэй-он-Вай.

— Именно. Пригласив вас, я подумал — вот кого надо попросить. Кого же еще?

— Хотелось бы знать, почему вы не положите рукопись в банк на хранение?

— Вам хотелось бы знать, вот как? Если не можете взять рукопись и хранить, как я вас прошу, скажите сразу. Поручу ее мисс Бетти или сожгу. Пожалуй, правильнее всего будет сжечь.

— Бога ради, и не думайте! — всполошился Титус. — Я возьму ее на хранение. Как ее потом вернуть? И когда?

Джеральд собрал страницы, подержал стопку на весу. Под бумагами на столе лежал заранее заготовленный бандерольный конверт с адресом Джеральда Кэндлесса, Ланди-Вью-Хаус, Гонтон, Северный Девон, с маркой за полтора фунта.

— Вы хотите… хотите, чтобы я… вы не против, если я… прочту?

Громкий хохот, который приветствовал эту просьбу, этот здоровый утробный рев так не вязался с подрагивающими руками:

— Придется повозиться. Я печатаю отвратительно. Можете упаковать в это.

«Это» оказалось дешевой пластиковой папкой, в каких на конференциях раздают брошюры и расписание. Титус Ромни охотней умер бы, чем показался с такой папкой на людях. К счастью, нести недалеко — только до отеля. Джулия дожидалась мужа в гостиной, без особого успеха поддерживая беседу с женой Джеральда. Имя ее Титус успел позабыть и вспоминать не собирался — половина четвертого, им так и так пора уходить. Дочери куда-то исчезли.

— Я провожу вас до гостиницы, — предложил Джеральд. — Мне велено гулять каждый день. Понемногу.

Джулия изливалась в благодарностях — как всегда, когда уже не чаяла вырваться из гостей:

— До свидания, большое вам спасибо, все было просто прекрасно. Чудесный ланч.

— Отдохните хорошенько, — пожелала ей жена Джеральда.

Они прошли через сад. Титус прижимал к себе папку, Джулия бросала на него любопытные взгляды. Сад заканчивался ярдах в десяти от оконечности мыса, дальше через ворота можно было выйти на тропинку, с которой открывался вид на весь берег и парковку, забитую машинами и трейлерами. На пляже людно, многие уже купаются. Джулия где-то наткнулась на описание этого пляжа — дескать, лучшее место английского побережья, самый длинный пляж, семь миль протяженностью, чистейший песок. Безопасный к тому же — отлив отступал от берега на полмили, а потом неторопливо, кротко возвращался на плоское, почти без выступов, песчаное дно. Не море, а мелкое, теплое озеро. Спокойное, без волн, насыщенно синее, как сапфир.

— Наверное, вы очень любите эти места, — попыталась подольститься к писателю Джулия.

Тот не ответил. Титус спросил, не утомляет ли его прогулка. Судя по словам Джеральда, ему не слишком нравилось это занятие.

— Я вообще не люблю физические нагрузки. Только сумасшедшим нравится ходить пешком. Разумные люди изобрели автомобиль.

К тропинке выходили ворота с надписью «Отель „Дюны“. Вход только для постояльцев». Джеральд отворил ворота и отступил в сторону, пропуская Джулию. Гостиница из красного кирпича, с белыми оконными рамами, с множеством флигелей, построенная в эдвардианском стиле, тянулась чуть выше по склону холма у них над головой. За столиками уже пили чай. В бассейне, полускрытом плетеной изгородью, плескались дети.

— Как дети поживают?

— У нас их нет, — ответила Джулия.

— В самом деле? Почему?

— Не знаю. — Вопрос ее ошарашил. Разве об этом спрашивают? — Я… я, пожалуй, не хочу ребенка.

Еще одни ворота — и они вышли на широкую лужайку.

— Не собираетесь иметь ребенка? — переспросил Джеральд. — Это противоестественно. Вы должны передумать, пока не поздно. Вы же не боитесь рожать? У женщин это бывают. Дети — венец творения. Источник всего нашего счастья. Высшая награда для человека. Можете мне поверить. Вот мы и вышли к людям.

Джулия обозлилась настолько, что чуть не нагрубила великому человеку. Она оглянулась на мужа — Титус отвел глаза. Она снова обернулась к Джеральду, собираясь молча пожать ему руку на прощание, развернуться и уйти в номер. Нехотя протянула руку, но Джеральд не принял ее. На этот раз причиной странного поведения была не «эксцентричность», а что-то другое: Кэндлесс во все глаза смотрел вверх, на террасу гостиницы. Его лицо выражало изумление, если не ужас. Взгляд немигающий, застывший. Джулия проследила за его взглядом.

Ничего особенного. Какие-то пожилые люди собрались на террасе. Еще вчера Джулия обратила внимание на них: не плавают, не гуляют, не смеют спуститься с утеса — обратно-то не залезть. Старики сидели под зонтиками, под голубыми в белую полоску навесами, пары, приближающиеся к золотой свадьбе, дедушки и бабушки, умиротворенные и малоподвижные.