– Короткая справка, – начинает опер. – В свое время, лет этак сорок с лишком назад, Царь был рядовой шестеркой в кодле «заборских». Но тогда, при Советах, и «заборские» были всего-навсего отмороженными пацанами, которыми верховодила криминальная братва. В колонию попал за сущий пустячок: интеллигентного мальчика ножичком пырнул. Но зона сильно его изменила: заплыл туда мелочью, плотвой, а выплыл акулой.

После колонии на воле немного погулял и снова сел. На этот раз основательно – за грабеж. Вышел – а тут перестройка в полном разгаре. А потом и реформа жахнула, капитализм плюс ваучеризация всей страны. Стал наш Царь-государь по дешевке скупать металлургические заводы. Не гнушался ничем, вплоть до мокрухи. Впрочем, в то уголовное время его делишки были капелькой в мутном море. Вон мои родители тогда на окна решетки поставили, железную дверь отгрохали. Шиш помогло. Дверь спроста выломали и квартиру обчистили. Вынесли все! А у моей сеструхи средь бела дня на улице, при народе, какой-то урод золотую цепочку с шеи сорвал и спокойнехонько удалился. Я, может, потому и подался в ментовку, чтобы всю эту мразь повыловить…

Его голос впервые утрачивает бархатную баритональность.

– Так заделался Царь стальным королем, – продолжает он после паузы. – Женился между отсидками. Супружница родила ему двух сынишек. Потом он, как нынче водится, женушку бортанул, сменил на фотомодельку. Старшему его сыночку чуть за тридцать, надежда и гордость усопшего папаши. Закончил Оксфорд. Царь отписал ему один из своих заводиков.

– А младший?

– Студент, – опер машет рукой, задев рукавом стакан и едва его не опрокинув. – О нем и речи нет. Пустое место. Я лично убежден: заказал Царя старший его наследничек, Принц. Этот, говорят, хотел все родительские предприятия заграбастать, а Царь не дал, дескать, молод еще. Зверски они тогда разругались, в пух и прах.

– Если так, то осталось только собрать доказательства – и можешь вертеть дырочки на погонах для больших звезд. Однако, думается, желающих послать Царя «подальше от грешной земли» было предостаточно. Кстати, если не ошибаюсь, главным его конкурентом был небезызвестный Кот.

– Вообще-то, да, – неохотно признает «Есенин». – Но учти. Кот – далеко не дурак. Он же наверняка понимал: хлопнут Царя – его заподозрят в первую очередь. Нет, это не Кот. Так говорит мой внутренний голос, а он редко дает маху, проверено.

– Но ведь и о Принце можно сказать то же самое. Он если не первый, так второй подозреваемый.

– Согласен… Черт, вот ведь какая штука-то. Царь был фигурой областного значения. Поэтому, с одной стороны, приказано хоботом землю рыть, а с другой – действовать предельно осмотрительно: того и гляди, заденешь большую шишку, которая тебе столько шишек понавтыкает, успевай только чесаться.

– Но хоть что-то нарыли?

– Пока не густо. Как обычно, когда имеешь дело с заказухой такого уровня. Вот если соседка просит соседа избавить ее от супруга-алкаша, и тот за бутылку мужика грохает, это задачка в одно действие. А тут винтовочка с оптическим прицелом – не сковородкой по балде. Пообщались с родственниками Царя, с некоторыми партнерами. Еще кое с кем. Пока нуль.

– Как будем сотрудничать?

– Считай, что вместе роем тоннель. Мы со своей стороны вгрызаемся, ты – со своей. И делимся информацией. Так и объединим усилия.

Опер дружески пожимает мою руку, улыбается широко, искренно и исчезает. Вижу в окно, как он с непокрытой головой стремительно пересекает улочку, ловко огибая прохожих.

* * *

С утра было сумрачно и уныло, небо и земля – точно две здоровенные мыши: вверху – серая и туманная, внизу – белая и пушистая. Шел снег, такой мелкий, будто его и нет, только чувствуешь, что воздух неспокоен. После пяти мир посинел, и эта синева, затянутая подвижной дымкой снега, стала темнеть незаметно и стремительно.

В половине шестого, предварительно договорившись, отправляюсь в гости к алюминиевому королю. Когда-то, будучи пацанами, мы жили с ним в одном дворе, во что сейчас невозможно поверить.

Секретарша Чукигека – перезрелая медноволосая матрона с медальным профилем и роскошными гитарообразными формами. Чукигек – образцово-показательный семьянин – наверняка с этой лакомой леди не спит. Впрочем, и она ведет себя сурово и неприступно – большой начальник, не иначе.

За шесть лет, промелькнувших после нашей последней встречи, Чукигек совсем отощал. Нос заострился, волосы стали сивыми. Точно присыпанное песком постное лицо выглядит усталым, старообразным – похоже, алюминий высасывает из Чукигека последние силы. Но глаза за стеклами дорогих очков насторожены и зорки.

Добычу алюминия я представляю смутно, завалялась в памяти кое-какая муть из школьной программы, но, напрягая воображение, представляю, как в холод и зной, под снегом и дождем вкалывают здоровущие мужики, вынимая из недр матушки-земли то ли бокситы, то ли силикаты, фиг его знает. Потом другие мужики то ли электролизом, то ли гидролизом выплавляют алюминий. Корячатся, матерятся, покрывают мозолями огрубелые ладони. А в аккуратненьком кабинетике сидит очкастенький сутуленький шпингалет с узким ротиком – типичный бухгалтер – и стрижет купоны.

– Привет, – говорю я. – Просьба у меня к тебе.

Чукигек глядит сквозь меня, не издавая ни звука. Мы кровно повязаны с ним. Это он, мстя за брата, по моей наводке прихлопнул Серого. Но мне и в голову не приходит напомнить ему об этом маленьком эпизодике из нашего общего прошлого. Поиграв желваками, обращаюсь к нему тоном просителя:

– Мне – кровь из носу – нужно найти убийцу Царя.

Поджатые бескровные губки Чукигека словно нехотя раздвигаются:

– И в чем должно заключаться мое содействие?

– Познакомь меня с Принцем.

Чудо! Алюминиевое личико Чукигека кривит вялая усмешка, прорезая глубокие морщины.

– И всего-то? – иронизирует он.

– Это вопрос жизни и смерти. Конечно, в сравнении с твоим почти божественным величием я всего лишь жалкий червячок, на которого хорошо ловить пузатых осетров или сазанов, черт их там разберет, я не рыболов. Но и червячку хочется продлить свое ничтожное существование.

– Я подумаю, – холодно выговаривает Чукигек, недвусмысленно давая понять, что аудиенция завершена, и изрядно надоевший ему Королек может катиться колбаской, что я и делаю.

* * *

Около десяти утра. Переваривая завтрак, кукую возле окна. Из-за противоположной «хрущобы» выглядывает солнце (как на картинке: ослепительный желтый диск в короне лучей). Небесную голубизну пересекает перистый след самолета. Крыши припаркованных во дворе машин увенчаны белыми шапками ночного снега. Чувство такое, что уже день, но еще недоделанный, несостоявшийся. День-подросток.

В моей комнатке, предварительно постучав, рисуется Санек, соседушка-алкаш, с которым мы – я и Гаврош – делим двухкомнатную фатеру. У него опухшая от возлияний морда типичного пропойцы: похоже, этих ребят мастерят по одной колодке. Меня не слишком интересует, где и как он добывает средства на пропивание, но расписание у хлопца явно свободное.