Совершенно иная картина предстает перед нами при рассмотрении среднесословной политики нацистов. На деле она была не столь последовательной, как в остальных случаях, а ведь в современных представлениях национал-социалистическое движение было преимущественно движением, имевшим «мелкобуржуазное происхождение».

Масштабы вопросов, которые ставит перед собой автор, кажутся совершенно непомерными и чересчур претенциозными перед лицом высокоразвитой современной немецкой историографии Третьего Рейха. Однако — при всей ее обширности, детальности и обстоятельности — эта историография обладает одним «изъяном»: она озабочена в первую очередь процессом национального перевоспитания, покаяния, преодоления искушения немецкого народа нацизмом. Такая нацеленность немецкой историографии производит каждый раз огромное впечатление и достижения современного немецкого обществоведения в этом направлении несомненны и ясны[2]. Такая ориентация немецких ученых, хотя и похвальна и очень эффективно и благотворно воздействует на немецкое общество в процессе его перевоспитания и достижения демократической консолидации, но, к сожалению, мешает научному — то есть, беспристрастному — проникновению в историческое прошлое, создает часто одномерную картину прошлого, что, в свою очередь, небезопасно, с точки зрения долгосрочных, а не сиюминутных интересов сохранения и воспроизводства демократической общественной модели.

Автор намеренно «выводит за скобки» вопросы, связанные с нацистской политикой расовой дискриминации, эвтаназией, преследованиями политических противников Третьего Рейха, поскольку эти вопросы уже рассматривались в предыдущей книге, посвященной негативному аспекту гитлеровского социализма, а также будут рассмотрены в следующей книге, где среди прочего акцент будет сделан на морально-этических проблемах в истории Третьего Рейха. Это указание должно предвосхитить возможные подозрения автора в излишне «лояльном» отношении к нацизму. Нацистский тоталитаризм, так же, как и советский, отвратителен и чем более углубляешься в его историю, тем он становится еще более неприглядным. Иными словами, знание ничуть не релятивирует нацистский антисемитизм, расизм, нацистскую евгенику и террор.

В Третьем Рейхе вследствие нацистской «революции» произошли значительные перемены в системе организации власти — эта новая ситуация, новая диалектика взаимодействия различных государственных (новых и старых) институтов и составляет предмет анализа в данной части работы.

Прежде всего привлекает внимание особое положение Гитлера в государстве — оно является совершенно беспрецедентным для немецкой, да и для европейской традиции организации власти. Литература по этому вопросу совершенно необозрима, и публикуются все новые и новые исследования. В этом море биографических исследований легко потеряться, поэтому прежде всего нужно найти приоритеты в анализе положения Гитлера в системе власти. Представляется, что наиболее существенной проблемой является проблема харизмы Гитлера — очень необычной (если такое определение применимо к ней), мощной и устойчивой. Порой кажется, что к ней можно свести все особенности власти в Третьем Рейхе. Поэтому в данной части работы большое место уделено харизме Гитлера и ее различным ипостасям и проявлениям.

Сама по себе харизма — это всего лишь форма, не открывающая еще мировоззрения ее носителя, поэтому к мировоззренческим основаниям и гитлеровской идеологии также следует отнестись с необходимым вниманием. В свою очередь, личность политика и ее идеологическая мотивация не могут раскрыться как значимые факторы без учета политического стиля и точного определения места политика в системе власти. Этими тремя приоритетами автор и ограничился в своих попытках определить масштабы и границы влияния Гитлера на власть в Третьем Рейхе.

Наиболее существенный тезис, который автор намерен отстаивать в этой части работы состоит в том, что в сфере властных отношений в Третьем Рейхе царило не однообразие и унификация власти, не ее централизация, а — невиданная для Германии с ее легендарной прусской иерархией и порядком в сфере властных отношений — анархия компетенций различных органов власти. Этот «институционный дарвинизм», царивший в Третьем Рейхе и позволил новым властным институтам (партии, СС, фюреру) добиться совершенно нового качества власти, которая весьма энергично принялась за преобразования облика немецкого общества.

Состояние государственных институтов власти в Третьем Рейхе составило объект анализа в первой части книги, а то, насколько далеко зашли эти преобразования общества и какую направленность они имели — составляет предмет анализа во второй части книги.

Самый крупный из современных биографов Гитлера — Иоахим Фест — в 1995 г. сказал, что со временем портрет Гитлера становится все более расплывчатым и неясным, а автор одной из наиболее интересных и относительно недавних биографий Гитлера Райнер Цительман подчеркивал, что «исследования истории Гитлера только начинаются». Эти исследования тем более важны, что в истории современного мира (в политическом и нравственном отношении) Гитлер сыграл столь значительную роль, что, как писал Перси Шрам, «определение своего отношения к фигуре этого странного и страшного человека составляет первостепенный политический долг каждого». Немецкий социолог Ю. Кока считал, что любое адекватное объяснение нацизма и особенностей истории общества в Третьем Рейхе возможно лишь при выяснении несводимой ни к каким структурным проблемам немецкой истории роли Гитлера в этих процессах. В обеих тоталитарных системах XX в. — советской и нацистской — трудно переоценить роль харизматических лидеров. Огромной трагедией современного мира было то, что в России в лице Ленина и в Германии в лице Гитлера демократия имела врагов исключительно большого калибра, они воплощали собой волю к власти в уникальной для нашего времени степени. И Гитлер и Ленин были продуктом эпохи сильных политических страстей, оба чувствовали себя в своей тарелке только в среде, где стремление к власти через заговоры, агитацию и силу было главной целью бытия. В этой безрадостной политической стихии Гитлер, как и Ленин, был полным властелином. Гитлер обладал таким же интеллектуальным эгоизмом, никогда не сомневался в себе, был безжалостен в личных отношениях, предпочитал силу дискуссии и, что особенно важно, был способен сочетать абсолютную верность одной долговременной цели с ловким оппортунизмом.