— О разном, — пожал плечами Гозлен. — Девица Мирейо д’Айет, младшая дочурка старого барона Карла вроде бы понесла вне брака и теперь упрятана в монастырь клариссинок в Пельве от греха подальше, да толку то? Шлюха первостатейная, прямо скажу, кто с ней только не перепихивался. Да вот хотя бы... — трактирщик повернулся к министериалам и рявкнул: — Рансар, слышишь меня? Ты Мирейо из Айета трахал?

— Трахал, — отмахнулся молодой человек в синем шапероне. — Отцепись, у нас разговор!

— Видите? — Гозлен проникновенно взглянул на Рауля. — Но вы же, мэтр, совсем о другом спросить хотели, правильно?

— Ну-у... — чуть смутился Рауль. — Да, правильно. Ваше здоровье... Слышали, что случилось с аптекарем по имени Гийом Пертюи?

— Это который с Иерусалимской улицы?

— Разве их несколько? Гийомов?

— В том-то и дело, что теперь вовсе ни одного. Почему не знаю — знаю. Аптекаря спалили инквизиторы в январе, прямиком на площади Мадлен перед монастырем святого Вааста. Народу пришло поглазеть — не сосчитаешь! За дело, конечно, спалили. Порча на скот, у мельника Жеана две коровы издохли, а сам Жеан весь чирьями покрылся — так и помер к Рождеству. А все потому, что Жеан аптекарю деньги за снадобья не отдал — жадность тоже смертный грех, ничем не лучше колдовства...

— Вы в его доме бывали?

— Жеана-то? Только на мельнице у реки.

— Нет, в доме аптекаря.

— Бывал. Это не его дом, а вдовы Верене. Снимал первый этаж. Вдову инквизиция допросила, сообщничество подозревали, но вины не нашла — отпустили с миром. Однако, вселяться в бывшее жилище еретика никому не позволили, отчего госпожа Верене несет убыток. Вам какой интерес, мэтр?

— Знаете брата Михаила Овернского?

— Преподобного в Аррасе теперь каждый знает, — Гозлен оставался невозмутим, ровно камень, хотя Рауль подозревал, что трактирщик остережется обсуждать личность главы Священного Трибунала. Чревато. — Все-таки верховный инквизитор графства Артуа, важная персона. Не заносчивый, судит по справедливости — где это видано, чтобы инквизиция подозреваемых оправдывала?

— Такое случается, — развел руками Рауль.

— Я, мессир Ознар, за двадцать лет службы у графа Людовика всякое повидал. Совсем мальцом видел как в Париже последних тамплиеров жгли, еще при Филиппе Красивом, да упокоится его душа, — Гозлен небрежно отмахнул крестное знамение открытой ладонью. — Флагелланты в Бургундии, вальденсы в Дофинэ, пикардийские адамиты... Ни одного оправдательного приговора.

— Подразумеваете вдову Верене? — в Рауле проснулся юрист. — Видимо, почтенная женщина привлекалась к процессу как свидетель, а не как обвиняемая, значит и в оправдании смысла нет. Взяли показания, доказывающие вину аптекаря и распрощались!

— Почтенная... — с непонятной интонацией проговорил Гозлен. — Не моё это дело, мэтр, но скажу, что брат Михаил... Кхм... Чересчур добренький.

— Добренький?

— Вы слушайте, слушайте, — медведеподобный владелец «Трех уток» понизил голос и придвинулся ближе к Раулю. — Сами знаете, какие нынче времена — на юге чума, война с Англией... Злое время. А знамения, мессир Ознар — хуже не придумаешь. Живые мертвецы по дорогам ходят, а инквизиция и в ус не дует!

— То есть... — Рауль сдержанно кашлянул. — Что значит «живые мертвецы»?

— Было дело на святого Фому Аквинского, всего десять дней прошло. Вы не местный, не знаете... Деревенщины из Окура, это по дороге на Камбрэ, к югу, как оглашенные в город примчались и сразу к настоятелю собора отцу Фротбальду — со слезами умоляли, чтобы допустил к себе. Тот сразу мужичье в коллегиату доминиканцев отправил... Думаю, монахи хотели всё в тайне сохранить, но Аррас город маленький, что утром известно одному, то и другие к вечеру узнают. Вообразите мэтр: идет по тракту натуральный мертвый труп покойного человека, дергается, один глаз выклеван, рука на сухожилиях висит... А он идет! Шагает! Мычит что-то. Доминиканцы сначала не поверили, потом поехали смотреть.

— И что дальше?

— Ничего. Объявили на мессе, будто мужланам привиделось. Перед закатом люди заметили, что в ворота коллегиаты въехала окованная железом повозка, в каких инквизиция схваченных еретиков возит. Внутри кто-то колотился — страшно колотился, орал. Орал так, что кровь в жилах стыла. Голос был не человеческий, так человек не кричит.

— Вы сами видели? — шепотом спросил Рауль.

— Сказал — люди. Недобрым это попахивает, мэтр. Этими словами брату Михаилу и передайте.

— Почему я должен что-то передавать преподобному?

— Так вы же в инквизиции трудитесь? Нет?

— Откуда вы это взяли? — парижанин от изумления рот раскрыл.

— Вряд ли в Аррасе найдется человек, которому сам Михаил Овернский депеши с послушниками присылает. Вы не епископ, не аббат, не алтарист и не кюре...

— Я не... — попытался оправдаться Рауль, но трактирщик поднял руки ладонями вперед.

— Знать ничего не хочу, мэтр. Не мое это дело, повторяю. Люди, однако, беспокоятся. Выдастся случай — донесите до слуха преподобного... Слишком много чертовщины развелось в Аррасе. Смертью пахнет. Эту вонь я хорошо различаю, через два десятка сражений прошел, не говоря о всякой другой мелочи — и разбойников в Арденнах ловили, и с вольными баронами во Фландрии рубились... Что-то грядет, мессир Ознар. Поверьте опыту. Я не смерти боюсь. Дьявола.

Гозлен залпом допил вино, молча встал и удалился к жаровне — господа министериалы, опьяневшие до той степени, когда о постном дне не задумываешься, громко требовали печеного гуся.

Рауль остался в одиночестве — озадаченный и чуть напуганный: великан-трактирщик, похоже, не врал. Другой вопрос, был его рассказ искренним заблуждением, замешанным на дремучих предрассудках простонародья, или Гозлен твердо знал, о чем говорил?

* * *

Комнатка досталась Раулю самая дешевая, под крышей. Постель, равно и другая мебель отсутствовали: один матрас на застланном соломой полу, подушка, набитая конским волосом да отрез толстого войлока, заменявший одеяло. Зато тепло, дальняя стена конуры не деревянная, а сложена из кирпича — дымоход кухонной печи. В углах валяются пучки сухой полыньи, защита от кусачих насекомых. Под самым скатом — отдушина с круглой форточкой затянутой слюдой.

Захочешь до ветру — изволь спуститься вниз, выйти через заднюю дверь во двор и отыскать холодный нужник: Аррас может и захолустье, но вместо парижских уличных стоков здесь устроены выгребные ямы; прево категорически запретил выливать отходы на мостовую — угроза штрафа в один турский ливр заставляла самых отпетых грязнуль блюсти порядок и пользоваться услугами золотарей.

Его преподобие Михаил из Оверни вряд ли остался бы доволен, увидев как столичный адвокат готовится ко сну. Не было преклонения колен, чтения Pater Noster или Ave и прочих обязательных для любого доброго католика молитв. Рауль Ознар расшнуровал теплый жиппон, ослабил пояс штанов, аккуратно закрепил масляную лампу на подставце и завалился на матрас, раскинув руки и прикрыв глаза. Выровнял дыхание, втягивая воздух полуоткрытым ртом.