Опять этот старый камень преткновения. Интересно, он действительно никогда не простит ей нежелания покориться его воле? Сколько горькой обиды может скрываться в душе одного человека? Неужели вся эта обида только из-за нее, или случилось что-то еще, что превратило его в холодного и отстраненного человека, настолько непохожего на того папу, которого она помнит с детских лет? Если бы она могла пробиться к тому человеку, который поправлял ей одеяло и читал на ночь сказки, построил для нее домик на дереве в саду и всегда был рад ее друзьям, кем бы ни они были, — то ее новости, несомненно, не произвели бы эффекта разорвавшейся бомбы.

— Ладно, — заявила она, сжимая ладони. — Я приехала, чтобы сказать… — Она скользнула по ним взглядом. Они не были расположены к общению, а просто сидели и смотрели на нее, словно директор школы или полицейские. Она с легкостью представила, как отец арестовывает ее, если ему не понравится то, что она скажет: «Руки за спину… Лицом к стене… Вопросы здесь задаю я…» — это было весьма в его стиле. Или как мать запирает ее в карцер на несколько недель, а затем выставляет вон, заставив держать руки на затылке. Тем не менее она не боялась их, никогда не боялась, хотя иногда ей казалось, что именно этого им и хотелось. Она уже выросла. У нее своя жизнь, и она больше не обязана отчитываться перед ними, нравится им это или нет. На самом деле, своим визитом она оказывает им любезность, ведь она вполне могла бы сообщить им эту новость по телефону или даже по электронной почте.

Она уже начала жалеть, что не поступила именно так.

Сделав глубокий вдох и еще сильнее сжав руки, она внезапно выпалила:

— Я жду ребенка.

Мгновение спустя Никки просияла, возможно, от облегчения, что слова, которые она так долго готовилась произнести, наконец сорвались с языка. Или, возможно, ей казалось, что так уменьшится воздействие ее новости, словно это такая шутка, которая на самом деле шуткой не была, но и не представляла собой такой уж катастрофы.

Это не сработало: лицо отца потемнело, предвещая ужасную бурю, а мать, казалось, покинули все силы. Вообще, они были весьма красивой парой, словно сошедшей с витрины эксклюзивного магазина «Фортнум энд Мейсон»: откровенное совершенство представителей высших слоев общества, которые могут позволить себе все самое лучшее. Правда, очки в черной оправе придавали отцу немного совиный вид, и крючковатый нос лишь усиливал впечатление; но, когда он смеялся (что, надо признать, в последнее время случалось нечасто), его улыбка была отзвуком того Джереми Гранта, каким он был прежде, до того пока не стал чопорным викторианцем и не начал вести себя подобно диктатору по отношению к дочери. Ее мать в свои пятьдесят два (они с отцом ровесники) выглядела прекрасно: вокруг ее аквамариновых глаз не было ни одной морщинки, а в коротких светлых волосах не пробивалась седина — главным образом благодаря безукоризненно выполненному мелированию, в результате чего днем она казалась яркой блондинкой. При росте в метр шестьдесят пять она была чуть выше Никки и все еще могла похвастаться прекрасной фигурой, но то, как она одевалась — в темные платья с белым воротничком, плиссированные юбки и костюмы-двойки, — делало ее, с точки зрения Никки, ужасно старомодной и производило нелепое впечатление.

Впрочем, каждому свое, философски считала Никки, она была готова признать, что в хороший день ее родители вполне могли бы сойти за людей лет сорока пяти или чуть старше.

Но сегодняшний день хорошим назвать было трудно.

— Продолжай, — приказал отец. Его низкий голос походил на мощный прилив, подкатывающий к ее ногам, предупреждая, в какие опасные воды она заплывает.

Она пожала плечами.

— Это все, — сказала она, пытаясь оставаться в приподнятом настроении, но уже чувствуя, что тонет. Никки также заметила, что мать, нахмурившись, смотрит на отца, и не сомневалась: какую бы позицию он сейчас ни занял, она поддержит его. Не то чтобы Никки ожидала чего-то иного, поскольку ее мать никогда не шла против отца, но именно в этот единственный раз, в такой ситуации, было бы здорово, если бы она могла проявить немного женской — даже материнской — солидарности.

Но Никки хотела слишком многого.

— А какая хорошая новость? — спросил отец. Его тяжелый, квадратный подбородок был, как всегда, упрям, а взгляд так буравил, что она начинала чувствовать себя, как на углях. — Наверное, стоит услышать ее прежде, чем мы продолжим.

Никки покраснела от негодования. Это настолько типично для него — предположить, что ее беременность была плохой новостью, и вести себя так, словно она считала так же.

— Это хорошая новость, — едко заметила она, — да и вторая новость тоже хорошая, потому что мы со Спенсом женимся.

Тишина.

Еще немного тишины.

После чего — просто смертельная тишина.

Наконец Джереми Грант выпрямился во все свои метр восемьдесят пять и подошел к камину. Именно там он всегда стоял, когда говорил серьезно, — расставив ноги сантиметров на тридцать-сорок и сложив руки за спиной.

— Очевидно, — начал он и глянул на дочь с таким ледяным презрением, что ее пробил озноб, — у нас совершенно разное понимание, что такое хорошие и плохие новости. Поэтому, прежде чем обсудить вопрос, который ты только что подняла, ты бы сначала сообщила нам и плохие новости.

Никки беспомощно уставилась на него. Она полностью запуталась, что и чем он считает, и понимала одно: похоже, не было такой новости, которую бы он счел хорошей.

— Возможно, ты собираешься прервать беременность, — предположил он, — и хочешь, чтобы операцию оплатил я.

Никки со звоном поставила нелепую чайную чашку на блюдце и резко встала.

— Мне все равно, что ты там думаешь, — заявила она, — этот ребенок мой, и я его оставлю.

Отец не сводил с нее стальных глаз.

— Ты совершенно не представляешь себе, каково это — быть матерью, — резко напомнил он. — Ты сама еще почти ребенок, и если ты считаешь, что мы будем стоять в стороне и молча смотреть, как ты пускаешь все коту под хвост из-за какого-то жалкого подобия мужчины, с которым ты связалась…

— Вы даже не знакомы! — гневно перебила его Никки. — И прежде чем называть его…

— Я не собираюсь с тобой препираться! — закричал отец. — Ты не родишь этого ребенка и не выйдешь замуж за человека, чье происхождение столь же сомнительно, сколь и моральные качества…

— Да ты просто сноб! — выпалила Никки. — Только потому, что он вырос в южном районе Лондона и его отец не богат…

— По-моему, ты говорила, что отца у него вовсе нет? — теперь уже отец перебил ее.

— Да, это так. Он умер, когда Спенсу исполнилось пять лет. И мать тоже умерла. У него была действительно трудная жизнь, и достичь того, чего он смог…

— Избавь меня от слезных мелодрам, — взорвался отец. — Мальчишка жил в неблагополучном районе; к тому же его арестовывали за торговлю наркотиками…