– И что теперь? – спросил отец Максим.

– Давайте полетим туда. Кому-то ведь мы сможем помочь! А потом я вас домчу до Млечного!

– Этот юноша со мной.

– Лишнее место…

– Там разберёмся, – подытожил отец Максим, – где ваша птица?

Они летели вдоль железнодорожного полотна к месту обвала. Вскоре за верхушками елей стало различимо чёрное пятно. Пятно по мере приближения расширялось в размере и в конце концов превратилось в огромную воронку, на дне которой посверкивали крашеные фрагменты провалившегося поезда.

– Какой ужас! – крикнул, не оборачиваясь Артур и повёл машину на снижение.

Вертолёт, на котором летели наши герои, представлял собой лёгкую спортивную модель десятилетней давности выпуска, вполне работоспособную и ухоженную по всем авиационным протоколам. Небольшой разлёт винта компенсировался легчайшим титановым корпусом и дополнительным вращением винтовых подкрылок. Артур начал аккуратно снижать высоту, погружаясь в тёмную пасть отверстой карстовой ямы. Когда до дна ямы оставалось не более десяти метров, Артур поставил управление вертолёта на автоматическое слежение высоты, выбросил верёвку и начал по ней спускаться на спины поверженных вагонов. Николка, затаив дыхание, следил за каждым его шагом. Опустившись к входной двери одного из вагонов, Артур замкнул на карабин лестницу о подъёмные перила и через распахнутую вагонную дверь проник внутрь. Его не было минут двадцать. Наконец он появился в дверном проёме, взобрался, цепляясь за перила, на крышу, отвязал лестницу и поднялся на борт вертолёта. Отец Максим, не говоря ни слова, ждал сообщения.

– Живых нет, – коротко сказал Артур и стал поднимать вертолёт.

Николка не отрываясь смотрел вниз. Его юное сердечко ритмично выбивало: «Как так? Как так?..» Отец Максим читал молитву. Но за рёвом мотора было заметно лишь его беззвучное шевеление губ:

– Заступнице Усердная, Благоутробная Господа Мати, к Тебе прибегаю аз, окаянный и паче всех человек грешнейший; вонми гласу моления моего, вопль мой и стенание услыши…

Они летели строго на север. Плотные леса средней полосы всё более уступали место равнинному плоскогорью, пересечённому многочисленными речушками и оврагами. Редкие деревушки ютились по берегам рек и небольших озёр. Сырой туманный воздух пощипывал щёки и слезил глаза.

– Скоро Млечный! – крикнул Артур, развернувшись к отцу Максиму. – Сядем прямо у монастыря.

– Добро! – ответил, поёживаясь священник и, обернувшись в свою очередь к Николке, спросил:

– Замёрз?

– Не-е, дядя Максим, – ответил юноша, стараясь отдышать тёплым дыханием окоченевшие ладони.

Артур совершил посадку на асфальтированный клочок перед Святыми воротами монастыря, изрядно наделав шума и вызвав окрестный переполох. Плотное кольцо народа буквально за несколько минут окружило вертолёт и принялось рассматривать машину, ожидая выхода пилота и пассажиров. Наконец в створе Святых ворот в сопровождении монахов показался и сам игумен.

– А, Артур, что за ветер принёс тебя? – воскликнул игумен.

– Благословите, отче! – ответил Артур. – Привёз отца Максима. Слава Богу, живого и невредимого.

– Вижу сам. Отец Максим, да как же тебе живым удалось выйти из адовой проделки? Ведь какая беда приключилась. Мы уж тут наслышаны.

– Господь вразумил, – опуская голову ответил отец Максим, – милостью Божией, почуял я беду ещё в поезде. Не спалось мне. А когда под утро обнаружилось дьявольское намерение, понял одно: уходить надо. Звал всех, но не слышат люди, уму своему верят. Одно прошу, отче, отпусти до келии, глаза слезятся, молитвы просят.

Игумен оглядел Николку.

– Ступай, ступай, отец Максим. Да паренька, попутчика своего обогрей молитовкой. Гляжу, холодно у него внутри, тяжко.

Игумен повернулся к Артуру.

– А мы пойдём, Артур, покалякаем: чем горюшку пособить надобно, – игумен обернулся к одному из монахов, – накорми летунов.

Отец максим, несмотря на преклонный возраст, буквально бежал по монастырю. Николка едва поспевал за его сутулой спиной. Перед папертью храма священник остановился и, совершив широкое крестное знамение, стал подниматься по ступенькам. Николка помог ему открыть тяжёлые старые двери, и они вошли в гулкий полумрак церкви.

Храм был пуст, если не считать низенькой сгорбленной старушки, оттирающей свечной нагар с витиеватых подсвечников. Литургия только что закончилась. В храме приятно пахло ладаном и влажным человеческим дыханием.

Отец Максим опустился на колени перед большой иконой Богородицы. Его спина сжалась и застыла в неестественно наклонённом вперёд положении. Что он шептал, Николке не было слышно, но от спины, как от репродуктора, исходили невидимые динамические волны. И Николке казалось, что он слышит сухие повторяющиеся всхлипы и бесконечное количество слов «помилуй», «прими с миром» и «вонми гласу моления моего, вопль мой и стенание услыши»…

Николка медленно опустился на колени, прикрыл лицо ладонями и стал сначала негромко, но потом всё звучнее повторять: «Боженька, ты добрый, заступись за мёртвых и помилуй живых!»

Окончив молитву, отец Максим встал и положил на плечо Николки шершавую, как берёзовая кора, ладонь.

– Пойдём, Коля, – сказал и вяло, по-стариковски шаркая, пошёл к выходу. Юноша очнулся, растерянно оглянулся вокруг, как бы припоминая последние мгновения жизни, потом поднялся и поспешил за стариком.

Келья отца Максима находилась на самом краю монастырской территории и представляла собой половину крохотного деревянного дома. По соседству жил садовник Елисей с двенадцатилетней дочерью Анютой. Жена Елисея погибла в автокатастрофе. Елисей после того горестного случая запил и сам чуть с жизнью не простился. Анюта росла, как сорная трава, вечно голодная, чумазая и вороватая. А что поделаешь – есть-то хочется. Как-то залезла она под Вербное воскресенье в церковную лавку, стащила толи крестик, толи колечко и бежать. Не тут-то было, поймали плутовку и к игумену поволокли. Истинно поволокли! Анютка орала, кусалась, как бесёнок, да только всё зря. Послали за отцом. А Елисей пьяный лежит на лавке, как мертвец. Лопнуло тогда у игумена терпение. Велел он соскрести Елисея с лавки и в подпол монастырский определить. К обеду другого дня проспался Елисей, открыл глаза и в ужас пришёл, заплакал. Почудилось ему, что помер он и узы каменные на себя принял. В тот день кормить Елисея игумен пришёл сам и долго с ним говорил. Уж, о чём говорил, того не узнать, да только остался Елисей в монастыре. А через год дали ему с Анютой пол домика, аккурат через стенку с отцом Максимом. Так из пустяшного Елисея вышел добрый садовник, а Анюта в школу пошла. Девочка-то оказалась смышлёная и кроткая. На сытый желудок прошла вся её разбойная прыть.

Отец Максим поднялся по ступенькам крылечка, отпер тяжёлую дверь и вошёл в дом. Единственная комната на его половине была чисто убрана и застелена свежим стираным бельём. В комнате