– Твил тоже называл мне то или иное слово на своем языке, но я не мог повторить ни единого звука! – продолжал рассказ Дик. – Вероятно, голосовые связки землян не годились для воспроизведения странного щебета и чириканья, а уши просто не воспринимали нюансов чужой речи. Тогда я решил оставить фонетические изыски и предпочел им точный язык математики. Раскладывая камушки и группируя их, я объяснил четыре арифметических правила. Твил оказался примерным учеником и с ходу принялся складывать и вычитать, поясняя результат своих действий мелодичным посвистыванием. Тогда я решил воспользоваться тем, что Солнце еще не закатилось, и, показав на него, изобразил на песке это светило, а потом сделал приблизительный рисунок Солнечной системы, называя планеты. Можете представить мое изумление, когда Твил тут же уточнил мой чертеж, пририсовав Фобос и Деймос возле Марса, а возле Земли – Луну!

Гаррисон скептически хмыкнул:

– Он же не слепой и прекрасно мог заметить Луну, а уж спутники своей планеты тем более!

– Я не согласен с тобой, командир! – возразил Джарвис. – Народ Твила высокоинтеллектуален и несомненно знаком с астрономией и ее приборами. Иначе чем объяснить, что именно четвертую планету он принял за Марс, хотя – по твоей логике визуального знания – он должен был бы считать ее третьей: с Марса же не виден Меркурий.

– Что ж, – заметил Гаррисон, – в этом есть резон. Ну ладно, рассказывай дальше.

– Есть, капитан! – шутливо отсалютовал Дик. – А дальше произошло вот что. Я постарался объяснить Твилу, что прилетел с Земли. Он, мне кажется, прекрасно это понял и в свою очередь принялся показывать на разные звезды, время от времени взмахивая руками-крыльями, потом показал на Марс, а в заключение подпрыгнул футов на семьдесят и спикировал вниз, воткнувшись клювом в кружок, изображавший Солнце. Причем он проделал этот трюк несколько раз, но я так и не понял его значения.

– А вдруг он хотел сказать, что его народ появился на Марсе, прилетев откуда-то из космического пространства, и что Солнечная система им понравилась больше всего? – предположил Лерой.

– Тогда мне это не пришло в голову, – признался Джарвис. – Однако твое объяснение поведения Твила кажется довольно правдоподобным. – Он обвел взглядом своих собеседников и понял, что они склонны поддержать мнение Жака, лишь скептик Гаррисон предположил, что так могло выражаться и культовое солнцепоклонство.

Джарвис пожал плечами и продолжил рассказ:

– Именно во время этих жутких прыжков я впервые подумал, что огромный клюв страуса служит амортизатором. Солнце тем временем почти скрылось за горизонтом, и заметно похолодало. Я залез в мешок, а страус так и остался у костра. Через какое-то время мне снова послышался шум. Я выглянул из мешка и тут же поплатился за любопытство: мой и без того пострадавший нос мгновенно потерял чувствительность. Вот вам пример соотношения книжного знания и личной практики! Я же прекрасно знал, что ночью температура падает до минус восьмидесяти, но это просто отложилось в памяти, и только отмороженный нос заставил меня раз и навсегда запомнить этот климатический феномен.

– Прекрасно! – съехидничал Путц. – А для того чтобы поверить в закон тяготения, ты, случаем, не просил швырять в тебя яблоки?

Все рассмеялись.

– Чем издеваться над пострадавшим, лучше слушайте дальше, – проговорил Джарвис. – На рассвете возле костра Твила не оказалось. Но стоило мне выбраться из мешка, как он тут же спикировал с берегового откоса – как вы догадываетесь, клювом вниз. Я сложил вещи и показал, что пойду на север. Он ткнул себя пальцем в грудь, а потом махнул крылом на юг, по-видимому, показывая, что пришел оттуда. Но когда я, взвалив на себя поклажу, двинулся в путь, он пошел следом. Скорее всего, такой способ передвижения был ему не совсем привычен: он предпочитал перемещаться прыжками. Поверьте, это весьма впечатляющее зрелище! Он мощным толчком сильных ног посылал тело вверх и вперед, раскидывал в стороны руки-крылья и улетал футов на полтораста в парящем полете. И, конечно, приземлялся на клюв! А потом или ждал меня, или возвращался обратно, чтобы тут же снова взмыть в воздух. Иногда он шел рядом, и тогда мы пели песни.

– Идиотство какое-то! Поющий страус! – схватился за голову Лерой.

– А земных страусов ты, значит, считаешь нормальными, хотя они и танцуют? – заступился за Твила Джарвис. – А этот пел, вполне правильно подхватывая мелодии тех песен, которыми я нарушал окружавшую тишину. Единственной живностью, которую я обнаружил в Море Крона, были биолазы Лероя да бегающие травинки. Я продолжал обучать Твила английскому, и он в отличие от меня хорошо усваивал чужую речь. Похоже, его удивляло, что одно и то же слово обозначало отличающиеся друг от друга предметы: например, слово «камень» годилось и для скалы, и для ее крошечного осколка. Это его веселило – во всяком случае он чирикал так же заливисто, как и во время рукопожатия при знакомстве.

– И на Земле встречаются примитивные народы, не обладающие способностью к обобщению, – заметил Лерой. – Для них нет понятий «вода», «еда» или «человек», поскольку они оперируют лишь конкретными образами, имеющими каждый свое название. Например, дождевая или морская вода, сильный или слабый человек, а уж про еду и говорить нечего.

– Я бы не стал относить сородичей Твила к примитивным народам, – возразил Джарвис. – Он просто мыслит иными категориями, а по части интеллекта мог бы дать фору и людям. Могу тоже привести пример, – прервал он начавшуюся дискуссию. – Как вам такой факт? Он легко усвоил человеческую речь, а я его – нет! И не стоит, братцы, говорить, что я уж такой неспособный. Лучше послушайте, что было дальше. Спустя два дня мы вышли к пустыне Ксантус. Здесь серый цвет сменился на желтый, что как-то порадовало глаз. Я уже порядком устал, а страус вовсе не убавил прыти, хотя я так и не понял, питается ли он чем-нибудь. Когда я попытался накормить его шоколадом, он решительно отказался, а вот воду попробовал – буквально пару капель. Как-то в пустыне нас накрыла песчаная буря. Я укутался в спальный мешок, а Твил ограничился тем, что плотно сомкнул ноздри и опустил на глаза бахромчатые веки.

– Пожалуй, можно сделать вывод, что народ Твила относится к обитателям пустынь, – осторожно высказался Лерой.

– Да весь Марс – это в сущности пустыня, – заметил Гаррисон. – Здесь нет деления на явные климатические зоны, так что сородичи Твила могут проживать в любой части планеты.

– Верно, – согласился Путц. – За время своих вылетов я так и не увидел ничего иного, кроме унылых каменистых равнин да бесконечных песков.

Джарвис кивнул и снова заговорил:

– После того как ветер утих, мы снова отправились в путь. Пустыню наискось пересекала скалистая гряда, и мы постепенно приближались к этой преграде. Я уже заранее представлял, как «удобно» мне будет карабкаться через нее со всей своей поклажей, если даже ходьба по сравнительно ровной местности становилась с каждым днем все утомительней. Неожиданно ветер, дующий со стороны гряды, принес какие-то прозрачные шарики, размером с теннисный мяч. Почти невесомые, они едва касались песчаной почвы, чтобы вновь подпрыгнуть в воздух. Я поинтересовался у Твила, что это такое, но он только твердил: «Я – нет». Я решил, что он не видывал такого, но, кажется, ошибся, потому что марсианин, показав на скачущие шарики, добавил: «Камень». Поймав один, я расколотил его и убедился, что он заполнен каким-то зловонным газом, но, похоже, безопасным для человека. Во всяком случае ничего плохого со мной не случилось.