– Пардон! – буркнул метеоролог, тыча указкой в Урал.

Горничная улыбнулась. Значит, не обиделась, это хорошо. Всё-таки, ей меня отсюда вытаскивать. И должно это произойти через три недели, не позже. Потому что открытие Прайсли при всей его значимости имело один существенный недостаток: тело отдельно от разума могло существовать только месяц.

Пока сознание болталось в киберпространстве или, как в моём случае, сидело в телевизоре, тело погружалось в анабиоз, все процессы в нем протекали нормально, но на тридцатый день начинали замедляться, а после тридцать пятого останавливались полностью, и вернуть сознание в тело не представлялось возможным. Так что, капитан Строева была не просто агентом, она была мостиком, связывающим меня с моим будущим. Если подумать, то и с прошлым тоже.

На следующий день всё повторилось, с той лишь разницей, что я усложнил внушение, расширив его на несколько фраз. В какой-то момент Эштон заснул, прямо перед телевизором. Я решился использовать голос, обычный, без ультразвука. Момент был как раз подходящий, на экране шла постельная сцена, парень с девушкой что-то страстно шептали друг другу. Главное, чтоб не орали.

Я собрался с духом и принялся дрожащим от вожделения голосом внушать спящему Эштону, чтоб он оставил глупости с переворотом, а ещё лучше, взял бы, и переправил все сведения об этом в ФСБ. Разумеется, слова были другими, фразы составлялись заранее, но смысл был примерно таким. Наверное, это был первый в истории случай, когда вербовка велась в любовном порыве. Хотя, не секрет, что через постель добывалось множество разных тайн. В том числе, государственных.

Дни тянулись за днями, я, как мог, обрабатывал Эштона. Иногда, с неизменным чепчиком на голове и пылесосом, появлялась капитан Строева. Не забыв подмигнуть, она протирала корпус и экран и уже не казалась мне, как тогда, на совещании у шефа, излишне крупной и непривлекательной. Нормальная тётка, ну слегка габаритная, разве это недостаток, скорей отличительная особенность.

Шёл восемнадцатый день, когда телевизор включили, и возле экрана возник человек, которого я раньше не видел. Весь в чёрном, в затемнённых очках, он сжимал в руках сумку. С минуту помедлил, затем присел на корточки, расстегнул на сумке молнию и вынул голову. Это была голова капитана Строевой. Я едва не закричал, а человек в чёрном, усмехнувшись, постучал по экрану:

– Что, жалко девушку? – говорил он с акцентом, сильно картавя слова. – Мне тоже, – нарочито жалобно вздохнул. – Но как её такую, – он изобразил руками нечто объёмное, – незаметно вытащить? Только по частям! – и он рассмеялся противным каркающим смехом.

Я молчал, не в силах что-нибудь предпринять. В это время негодяй, перестав веселиться, сунул голову несчастной капитанши обратно в сумку, вынул оттуда бейсбольную биту и снял очки. Я его узнал – это был человек с фотографии, той самой, что мне показывал Марик. Бывший шеф службы безопасности Чернятински. Последней моей мыслью, перед тем как мир разлетелся на части, была мысль о том, что я так и не узнал, что означает «кисейная барышня».

Безвременье продолжалось вечность, а может быть день. Или даже минуту. Внезапно по ушам резанул незнакомый марш. Бравую музыку сопровождали английские слова. Ничего не видно, только в темноте маячит какая-то рябь. Грязно-розовая и рваная, словно отблеск далёкой грозы, она тревожила и пугала. Где я?

Я напряг память, вспомнился Эштон, потом капитан Строева. Её голова, её отрезанная голова. В сознание, как монстр, вплыло улыбающееся лицо Чернятински, меня передёрнуло.

Так, спокойно! Я попытался привести себя в чувство. Чёртова музыка не давала сосредоточиться, тем не менее я пытался рассуждать. Итак, Чернятински разбил телевизор, это ясно. Если я могу слышать, значит, чип не оставили в телевизоре, не выбросили на помойку, а изъяли и куда-то вставили. Вероятней всего в радио, раз я слышу, но ни фига не вижу. Или в какую-нибудь аналогичную фигню. Но почему поют не по-русски? Да мало ли, может, настроились на западную станцию. Или это запись? Вставили флэшку и гоняют, что нравится. Хотя кому такое может нравится? Марш сменился другим маршем. Парад у них, что ли?

– Эй! Вы меня слышите? – раздался глухой стук, стучали, скорей всего по корпусу. Голос был женский и обращался ко мне по-английски.

Я попытался ответить, но разговаривать в темпе военного марша оказалось непросто. Вместо слов получалось нечто нечленораздельное. Тот, кто со мной разговаривал, видимо, это понял и принялся настраиваться на другую волну, от помех мне стало не по себе, ощущение было такое, будто камнем возят по стеклу. Наконец, радио забубнило что-то о том, как обустроить садовый участок, сколько для этого нужно навозу и какой лучше подходит. Пусть, лучше про дерьмо слушать, чем бьющие по ушам марши.

– Так нормально? – поинтересовался голос.

– А вы кто? – ответил я вопросом на вопрос, прервав описание компостной ямы.

– Линда! Инженер по периметру.

– Какому периметру? – мне всё это не нравилось. – Где я?

– В тюрьме Джефферсон, штат Коннектикут.

Плохая шутка, не смешно.

– Нет, правда… – я попытался настроить собеседницу на серьёзный тон.

– Ваш чип привёз Чернятински, велел найти какую-нибудь рухлядь, собрать переходник и с его помощью вставить чип. Сказал, что тут его русский друг и надо сделать так, чтоб он не скучал. И рассмеялся.

– И куда ты меня вставила?

– В радиолу, 1951 года выпуска.

Всё это похоже на дурной сон, на чёртов кошмарный сон. Я хочу проснуться, очень хочу…

– Чернятински – садист, – оборвала захлестнувшую меня панику Линда, – он пытает заключённых. Тебе тоже приготовил сюрприз.

– Какой? – проговорил я голосом девушки, рекламирующей средство для похудания.

– Он сказал, что принесёт граммофон, и чтоб я придумала, как можно пристроить к нему чип.

В сознании всплыл древний аппарат с ручкой и трубой, на котором крутится заезженная пластинка, и трескучий голос поёт старинный романс. И ни скрыться, ни убежать. Ни даже убавить звук. Пытка, настоящая пытка. Лучше уж смерть.

– Линда, послушай, – чёрт, даже невозможно изменить интонацию, девка из радио, зараза, радостно стрекочет про талию, – послушай, спрячь меня, а? Или выбрось.

– Не могу, – послышался вздох, – Чернятински меня убьёт. Я его боюсь.

– Ну, как мой русский дружок, всем доволен? – послышался голос, который я узнал бы из тысячи. – Я смотрю, вы уже подружились? Согласитесь, Сергей, – Чернятински постучал по корпусу радиолы, – вы не можете меня упрекнуть в негостеприимстве Тут вам и музычка, и красивая девушка. Впрочем, вам ведь не видно. Ну, ничего, обещаю, скучать не придётся, – он рассмеялся, словно закаркал.

Послышался шорох, затем испуганный вздох Линды. Раздался удар, меня словно прошил высоковольтный разряд, и я провалился в небытие.

Темноту прорезали горизонтальные всполохи, что-то ярко моргнуло, через мгновение передо мной раскинулся унылый пейзаж: пыльная площадка без растительности, за ней трёхэтажный барак с решётками на окнах, позади – бетонный забор с колючей проволокой.