Когда я встретила Терезу, мать троих детей (младшему три, старшему одиннадцать), ей было тридцать пять. Ситуация, которую она описала, длилась не больше пяти минут, но накал страстей был огромный. Тереза стояла перед зеркалом и дико ненавидела свое тело. «Бывают такие дни, – рассказывала она, – когда ничего не подходит – я перемерила все джинсы». В ярости Тереза стала хватать себя за бедра с внутренней стороны, щипать жировые складки, свисавшие по бокам, там, где резинка бюстгальтера. Она выкрикивала: «Уродина! Я уродина!» Все это усугублялось тем, что дети в соседней комнате дрались из-за телевизора, а телефон звонил как оглашенный. Она заорала на детей: «Возьмите трубку, вы что там все с ума посходили! Оглохли, что ли!» Наконец она закрыла лицо ладонями и начала всхлипывать. Когда она подняла голову, то увидела рядом своего младшего. Он испуганно произнес: «Мамочка плачет. Мамочка, прости меня». При виде сына Терезу переполнили стыд и вина. Она сказала мне, что никогда не забудет того дня. «Иногда мне тошно от всего этого: от моего тела, от детей, от дома – от всей жизни. У меня в голове есть картинка того, какими я хочу видеть себя и свою жизнь, но реальность всегда не дотягивает. Бывают моменты, когда мне так стыдно, что я это вымещаю на детях».

Сондре было примерно пятьдесят пять, она преподавала в высшей школе. Со смесью печали и раздражения она рассказала мне: «Я обожала поспорить с деверем о политике. Мы спорили годами. Однажды в воскресенье вечером мы с мужем ехали домой после ужина с его братом, и он мне сказал: “Ненавижу, когда ты с ним препираешься. Дональд – умный человек, у него магистерский диплом; не лезь ты к нему со своими глупостями”. Он добавил, что мои мнения невежественные и глупые и что он из-за этого плохо выглядит в глазах брата. Больше я с его родней не общалась».

Как по-вашему: Сьюзен, Кайла, Тереза и Сондра просто страдают от низкой самооценки? Нет. Стыд и самооценка – разные категории. Оценка – это мысль. Стыд – это чувство. Наша самооценка основана на том, как мы видим себя, свои сильные и слабые стороны, в течение какого-то времени. Это то, как и что мы о себе думаем. А стыд – это эмоция. Это то, что мы чувствуем, пережив какой-то факт или событие. Когда мы стыдимся, мы не видим картину в целом; мы не подсчитываем недостатки и достоинства. Мы просто чувствуем себя одинокими, брошенными, неполноценными. Моя подруга и коллега Мариан Манкин так описала разницу между стыдом и самооценкой: «Самооценка – это когда я размышляю: кто я, кем хочу быть, откуда пришла, что преодолела и что у меня получилось. А когда я стыжусь, меня отбрасывает вниз, в глубокую яму, в ничтожество, и я теряю это чувство контекста. Я оказываюсь в такой ничтожной позиции, из которой мне ничего уже не видно. Только мое одинокое, никчемное положение».

Ну ладно, эти истории – не про самооценку. Но, может быть, они просто о наших близких? Может, сестра Сьюзен – злюка, Кайлу задела бесчувственная реплика коллеги, да и Тереза борется за совершенство не в вакууме, а единственная проблема Сондры – ее муж? Ответ – нет. Если посмотреть на все четыре примера – материнство, работу, перфекционизм, высказывание своего мнения, – вы увидите, что главное оружие в этих культурных войнах – стыд.

Мы держим матерей в постоянном страхе испытать стыд, утверждая, что «вы не делаете все лучшее для своих детей» или что «ваш выбор невежественен или эгоистичен». И ситуация Кайлы типична для культуры стыда, сложившейся во многих организациях. Подразумевается, чтобы преуспеть, мы должны искусственно разделять нашу профессиональную и личную жизнь. Начальница с ее репликами – продукт этой культуры. Хотя нам говорят (и мы хотим верить), что «ты и твоя работа – не одно и то же», наши боссы, коллеги и средства массовой информации стараются опровергнуть эту благожелательную поговорку утверждением: «Ты – это то, что ты делаешь, как делаешь, сколько зарабатываешь». В случае Терезы стыд следует понимать как голос перфекционизма. Когда речь идет о внешности, работе, материнстве, семье или здоровье, болезненно не стремление к совершенству, а неспособность соответствовать недостижимым ожиданиям; именно это и вызывает болезненный приступ стыда. Наконец, история Сондры говорит о том, что сила стыда – социальный инструмент, который часто используется, чтобы заткнуть нам рот. Ничто не заставляет нас замолчать эффективнее, чем стыд.

Как видите, стыд – это нечто большее, чем реакция на бездушность или проблема самооценки; это базовое переживание, которое становится все более разъединяющей и разрушительной частью нашей культуры. Иногда, в определенных ситуациях, все мы боремся с чувством, что мы недостаточно хороши, что у нас чего-то нет или мы недотягиваем до какой-то планки. Я открыла, что самый эффективный способ превозмочь это чувство неадекватности – делиться своими переживаниями. Конечно, в нашей культуре, чтобы рассказать свою историю, нужна определенная храбрость.

Храбрость — сердечное слово. Древний корень этого слова во многих языках – hr, hor или cor, что в переводе с латыни означает «сердце». Говорить начистоту, высказывать все, что лежит на сердце, – вот храбрость в коренном значении слова. Со временем оно изменилось, и теперь мы обычно связываем храбрость с героическими, смелыми свершениями. Но это значение лишено внутренней силы, самоотдачи, которая нужна нам для честного и открытого разговора о том, кто мы такие, и о наших приятных и неприятных переживаниях. Говорить от сердца – вот что я понимаю под «повседневной храбростью». Не знаю точно, кто придумал это словосочетание, но я впервые встретила его в статье исследователя Энни Роджерс о женщинах и девочках [2]. Если понимать храбрость таким образом, то становится понятно, почему так важно рассказывать о своем опыте. Практиковать повседневную храбрость особенно трудно в современной культуре стыда, полной страха, обвинений и разобщенности. Однако стратегии, описанные в этой книге, помогут нам всем восстановить храбрость и силу и даже начать изменять культурную среду нашего обитания.

Чтобы понять, как культура влияет на стыд, мы должны вспомнить наше детство и юность, когда мы впервые поняли, как важно получать похвалу, соответствовать общепринятым нормам, быть предупредительным. Уроки эти зачастую были уроками стыда; иногда в явной, иногда в скрытой форме. Эти уроки могли быть самыми разными, но все мы можем вспомнить, как чувствовали себя отверженными, ничтожными и осмеянными. В конце концов мы научились бояться этих чувств. Мы научились изменять свое поведение, способ мыслить и чувствовать, чтобы избежать стыда. Вместе с этим мы изменили себя тогдашних и во многом себя нынешних.

Наша культура внушает нам стыд: она диктует, что приемлемо, а что нет. Стремление иметь идеальное тело не было заложено в нас от рождения. Страх делиться своим опытом тоже появился у нас не с первых дней жизни. Постареть и утратить привлекательность мы боимся не с самого детства. И разве мы пришли в этот мир с каталогом интерьерного дизайна в одной руке и документом о чудовищном долге по кредиту в другой? Стыд приходит извне – от внушений и ожиданий нашей культуры. Внутри нас существует лишь вполне человеческое желание связей, отношений. Мы созданы для соединения друг с другом, это заложено в нашей природе. Пока мы еще дети, связь с другими означает для нас выживание. Когда мы вырастаем, связь означает развитие и процветание – эмоциональное, физическое, духовное и интеллектуальное. Мы нуждаемся в связях, потому что у каждого из нас есть базовая потребность в принятии себя как личности, в том, чтобы нас ценили и признавали такими, какие мы есть.