– Стефани! – с сильным франконским акцентом рявкнул голос у крыльца. – Да что же это, ма шери… Стефа, мы переезжаем к океану! Немедленно! Всюду враги, пьяные сиволапые дикари готовы штурмом брать мой дворец! Террибль…

Быстрые шаги простучали в сенях, дверь с треском распахнулась. Франконское происхождение мужа Степаниды было очевидно, а внешность показалась необычной и слегка знакомой. Длинные локоны старомодной прически, сухой нос с приметной горбинкой, бешеные темные глаза и шрамик у виска – светлым косым росчерком крыльев чайки. Шарль тихо охнул, вскочил и снова исполнил картузом движение, подобающее шляпе знатного и вежливого мсье маркиза из рода де Лотьэр.

– Однако же, Стефа, трезвый соотечественник, – поразился хозяин дома. Оскалился злее прежнего. – Мы переезжаем сей же час! Туда! Сэркль полер, и не ближе, уи… И побольше медведей, в охрану, уи.

– Мсье ле Пьери? – рискнул вслух высказать невозможное Шарль. – Мой бог, я учился сюр-иллюзиям по вашим заметкам, но я полагал, вы давно уже… Прошу меня простить, но как же это?

– Самые бесполезные и безопасные записи я не сжег, – самодовольно усмехнулся хозяин избушки, вдохновленный признанием своего величия со стороны соотечественника. Снова покосился на жену. – Мон кёр… зачем ты притащила в сферу этого шпиона и врага хотя бы одной из наших родин?

– Он милый мальчик и уже повзрослел, – улыбнулась женщина. – К тому же он уходит, ему пора. Он напомнил мне прошлое. Ты явился на порог такой замерзший и запутавшийся в себе…

– Немедленно вон! – угрожающим тоном рявкнул хозяин дома, цепляя гостя под локоть и выпихивая в сени, а затем и за порог. – Стефа, ты должна жалеть только меня, я настаиваю! Марш, злодей! И беги резвее, мы отбываем.

Шарль ссыпался со ступеней крыльца, уже ощущая растущее беспокойство, дрожью отдающееся в каждой иголочке пихт, гудящее невнятным шумом, свистящее разбуженным ветерком. О чудачествах мсье ле Пьери он слышал от всех своих учителей еще в ордене джиннов. Память, прежде исправно хранившая тайны юности в провалах темного забвения, вдруг высветила их ярко, как полуденное солнце. Ле Пьери, магистр ордена, легенда и сам по себе величайшее чудо. Его отправили в дикую Ликру сто лет назад во время войны. Дела были необратимо плохи, и казалось, лишь он способен хоть что-то исправить. Ведь до этого он не знал поражений! Чего стоит сгинувший без следа флот англов из тридцати боевых кораблей! Или войско ганзейцев, вышедшее на помощь союзнику и заблудившееся у стен собственного города на долгих десять дней, которые решили исход большой битвы… Еще говорили, что ле Пьери уже во время войны было более ста лет от роду и он не старел, что золота у него всегда имелось столько, сколько он желал, что власть его безмерна и ни один маг мира не в силах ей противостоять. И наконец, наверняка было известно: Эжен ле Пьери сгинул без следа, изведенный коварством ликрейцев. Со времени давней битвы при Бродищах его никто и не видел…

Ветер словно с цепи сорвался, завыл гончей стаей, завизжал. Шарль пригнулся и побежал быстрее, во весь дух, не оглядываясь и не выбирая пути. Небо мутнело, свет дробился, и само бытие, кажется, слоилось и потрескивало.

Знакомая лощина приняла в объятия, встретила запахом сивухи и болота. Шарль споткнулся на скользком спуске, упал и поехал вниз, шипя и охая, перебирая руками, но не пытаясь приподняться. Мир за спиной смялся, день почернел. Ветер окончательно свихнулся и рычал басом, бил в затылок, не давая поднять головы.

А потом в единый миг все пропало – и темнота, и ощущение угрозы, и шум, и сам ветер. Шарль сел, мрачно осмотрел свою вымазанную в грязи и насквозь промокшую одежду. Потрогал шею, пытаясь нащупать нитку с бусиной, усмехнулся – нет подарка Степаниды. Сгинул… Или за ветку зацепилась нитка, или исчезла по воле ревнивого ле Пьери – вместе с избушкой. В исчезновении последней Шарль не сомневался, но все же выбрался на пригорок и придирчиво, старательно осмотрел лес. Кривоватые чахлые пихты, неспособные спрятать даже крупный мухомор, стояли точно так, как и прежде. Лес был пуст и тих.

– Однако измельчали мы, джинны, за сто лет, – посетовал Шарль. Вздохнул и выразил еще одну претензию вслух, громко: – Совести у вас нет, мсье! Даже дикие сиволапые мужики возят своих жен на ярмарки и балуют! В столице Ликры, в Императорском, теперь наверняка дают «Священную весну», а вы такую женщину – и за полярный круг. Вы своей беспричинной ревностью позорите Франконию, мсье.

Высказав наболевшее, Шарль гордо отвернулся от безлюдного леса, подобрал мешочек с пирожками и, растирая ушибленный при падении бок, захромал к дальней, но уже наметившейся пунктирным штрихом насыпи железной дороги за лесом.

Голова похмельно ныла и трещала от мыслей. Разве можно заклятие оптического искажения упаковать в яблоко? И зачем себя, молодую и красивую – очень красивую – женщину, намеренно уродовать? Почти наверняка именно в доме Стефа была настоящей… Как может пребывать в здравии и выглядеть на тридцать с небольшим маг, который уже сто лет назад имел славу долгожителя? Почему он называл избушку дворцом и, если догадка верна, как умудряется прятать столь грандиозную иллюзию от опытных в наблюдении пограничных магов Ликры? Существует ли в реальности упомянутая мельком в одной из записей ле Пьери «сфера личного пространства», она же – сфера могущества, якобы ставшая для него с некоторых пор местом всевластия исключительного и непостижимого… И кто такая Стефа, в чем ее дар?

– Вся эта страна… – Шарль обличающе обвел рукой горизонт, утыканный однообразными пихтами, словно мелкими гвоздями, на каких растягивают тончайшие пуховые платки во время просушки. – Вся страна есть одно болото, набитое тайнами! Оно затягивает, оно душит и переделывает нас, чужаков. Скоро я вынырну и не узнаю себя! Террибль… и даже это уже не пугает.

Франконец прищурился, подмигнул горизонту и зашагал к поезду. «Даже железнодорожные пути в Ликре пьющие», – с легким раздражением думал он на ходу. Каждое лето люди ремпоезда наводят порядок: подсыпают и трамбуют щебень, проверяют и меняют рельсы. И каждую зиму полотно и насыпь досыта пьют, мерзнут, снова пьют – и к весне делаются непригодными к работе… Их опять восстанавливают, не считая ежегодный труд бесполезным или бессмысленным. Это, видимо, традиция – жаловаться на беды, но не впадать в отчаяние. Впереди еще девять лет жизни в ошейнике-блокираторе, без магии, которая иногда навязчиво снится и болезненно манит. Только Ликра уже впитала прежнего маркиза и переделывает все сильнее. Он понимает, что отсюда не вырваться, что так жить – тяжело. Но отчаяться не в состоянии. Люди кругом пусть и чужие, но душевные. Приняли как родного, и он тоже постепенно принял и их, и себя самого, нынешнего.

Нюша сидела на косогоре у хвостовых вагонов. Ждала упрямо, как умеют люди ее склада. Вздыхала, оглядывалась, снова подпирала подбородок белой пухлой рукой. Углядела, заулыбалась. Шарль подошел и сел рядом.

– Что тебе?

– Шарлик, а меня Лексей замуж зовет, – низким красивым голосом вывела Нюша. Толкнула плечом и захихикала, прикрывая рот ладонью. – Ты его от беспросветного-то пьянства отвадил, дык я и гляжу – справный мужик-то, ась? Ты мне толком поясни: он уже наемный, денежка в доме будет?