Ее соски под мокрой материей затвердели. Он что, видит в темноте? Она вытерла платье его носовым платком.

— Что ты здесь делаешь?

— Я шел за тобой.

Если бы он только что не коснулся ее груди, такой ответ ей польстил бы.

— Я имею в виду здесь, на острове.

— Я хотел посмотреть, действительно ли они сделают это.

— Поженятся?

— Да.

Он наполнил бокал, вылив из бутылки последнее, и протянул ей.

Этот жест остро напомнил Реджине его брата. Несмотря на бриз с моря, лицо ее горело. Ей было жарко. Она отхлебнула вина.

— Значит, ты просто решил показаться здесь? Через двадцать пять лет?

— Ну, это не совсем так. Все случилось не настолько давно.

Он присел на камень, слегка толкнув ее в бедро. Твердое плечо касалось ее плеча. Реджина почувствовала, как где-то в животе разливается тепло. Она откашлялась.

— А что с твоей матерью?

— Она умерла.

Оп- па…

— Прости.

Оставь это, сказала она себе. Она никогда особенно не умела обмениваться печальными семейными историями. Не то чтобы ей этого хотелось, но…

— Все-таки странно, что ты за все это время ни разу здесь не появился, — сказала она.

— Ты считаешь так только потому, что никогда не уезжала отсюда.

Это ее обидело.

— Почему? Уезжала. Сразу после школы. Работала посудомойкой в «Перфеттос» в Бостоне, пока Пуччини не направил меня учиться на повара.

— «Перфеттос»?

— Ресторан Алэна Пуччини. Ну, ты знаешь. Сеть «Фуд нетворк».

— Похоже, это название должно производить впечатление.

— Ты чертовски прямолинеен! — Гордость и раздражение закипали в ней, словно густой соус. Она допила вино. — Он собирался сделать меня шеф-поваром по соусам.

— Но ты все равно вернулась сюда. Почему?

Потому что Алэн, этот сукин сын, сделал ей ребенка. Она не могла работать с младенцем на руках и не могла нанять няню на зарплату простого повара. Даже после того как она заставила Алэна пройти тест на отцовство, назначенные по суду алименты едва покрывали расходы на дневной присмотр за ребенком. У него не было свободных средств, все было вложено в ресторан.

Но она этого не сказала. Ее сын и ее личная жизнь Дилана не касались.

Его бедро было теплым.

Как бы там ни было, но мужчины смотрят на вас совсем иначе, если у вас есть ребенок. Она уже давно не сидела ни с кем вот так, при луне.

Во всяком случае, с тех пор точно прошло больше времени, чем с момента, когда она занималась с мужчиной сексом.

Она взглянула на Дилана — такого худого, смуглого, опасного и такого близкого — и почувствовала, как по телу, словно искра по бикфордову шнуру, пробежало желание.

Она тряхнула головой, чтобы мысли прояснились.

— А ты почему вернулся? — вернула она его же вопрос.

И почувствовала, как он пожал плечами.

— Я приехал на свадьбу. Я не собираюсь здесь оставаться.

Реджина подавила в себе неблагоразумное разочарование.

На самом деле совершенно неважно, как он на нее смотрел. Она наклонилась, чтобы воткнуть бокал в песок. И неважно, что он там подумал. Сегодняшняя ночь закончится, и она больше никогда его не увидит. Она может говорить все, что хочется. Она может делать…

Дыхание перехватило.

Все, что хочется.

Она выпрямилась. Лицо залила краска, голова кружилась. О'кей, сейчас в ней говорит вино. Одиночество и вино. На самом деле она никогда бы не стала… она даже никогда не могла всерьез подумать о том, чтобы…

Она поднялась и пошатнулась.

— Полегче. — Он поддержал ее под руку.

— Полегче со мной обычно не бывает, — пробормотала она.

Он тоже встал и крепче сжал ее руку.

— Что?

Она снова помотала головой, лицо ее горело.

— Ничего. Отпусти меня. Мне нужно пройтись.

— Я пойду с тобой.

Она облизнула губы.

— Плохая идея.

Он удивленно приподнял бровь. Получилось это у него очаровательно. Она подумала, уж не практиковался ли он перед зеркалом.

— Но все же получше, чем ломать ноги на камнях.

— Со мной все будет хорошо.

Для тех, кто мог видеть их из палатки, они, должно быть, смотрелись, как пара влюбленных, которые стояли на кромке прибоя, взявшись за руки. Сердце ее билось. Она попыталась вырваться.

Взгляд его скользнул по ее руке. Пальцы его сжались сильнее.

— Ты под защитой.

Она хмуро посмотрела на него, взволнованная и смущенная.

— Ты о чем?

Большим пальцем он провел по татуировке на внутренней стороне ее руки выше запястья. Интересно, он чувствует, как бешено бьется ее сердце?

— Вот об этом.

Реджина сглотнула, глядя, как его палец скользит по темным линиям на коже.

— Моя тату? Это кельтский знак триединой богини. Помогает всем женщинам.

— Это трискелион.[3]— Он провел по трем расходящимся спиралям. — Земля, воздух, море, соединенные в одном круге. Мощная защита.

Он посмотрел на нее. Глаза его были темными и серьезными.

Даже слишком серьезными. Она почувствовала толчок где-то в животе, что могло быть вызвано нервами или желанием.

— Значит, я в безопасности, — выдохнула она.

В свете луны его губы дрогнули в кривой усмешке.

— Ровно настолько, насколько сама этого захочешь.

По ее рукам побежали мурашки. Она вздрогнула, почувствовав себя совершенно незащищенной, словно стояла обнаженной у открытого окна.

— Этот знак работает на меня, — сказала она. По крайней мере, так было до сих пор. — Ладно, у меня есть еще дела.

— Уже нет. Калеб сказал, что на сегодня твоя работа закончена.

Реджина испугано мигнула. Значить, он слышал это? Неужели он следил за ней и за братом?

На мгновение в ней проснулась осторожность. Она не знала, что их слушали. Она не знала о нем ничего, кроме того, что он брат Калеба. Высокая темная фигура, появившаяся на заднем плане в самом конце свадебной церемонии.