– Оскопить охальника, оскопить… – надрывался кто-то над Молодцовым, а он сам, судя по всему, лежал связанный на земле.

На мокрой земле. Через секунду он ощутил, что ему на голову льётся поток холодной воды. Это было приятно, хотя от холода сводило челюсти. Голова кружилась. Во рту стоял привкус желчи и рвоты. Данила попробовал пошевелиться и понял, что его руки связаны и затекли. Молодцов открыл глаза – и тут же закрыл. Перед взором всё плясало и кружилось.

«Как бы опять не стошнило, блевать себе под нос не хочется. Хотя чем? Желудок же пустой».

– Мужество всё ему отрезать и сжечь, и его самого сжечь, – продолжал кто-то драть глотку.

– Тише ты, Киряй, – осадили крикуна. – Не тебе его судьбу решать, не ты его в полон взял.

– Так вира же…

– На кой тебе вира от мертвяка, да ещё без мужества? И роду какой прок от этого будет?

– Богам его подарить.

– Эт не тебе решать. Эй, молодец!

Обращались, судя по всему, к Даниле. Твёрдый конец чего-то деревянного, наверное, посоха, ткнулся Даниле в грудь и перевернул на спину. Молодцов с трудом разлепил веки, сквозь дымку увидел над собой седобородое лицо и снова закрыл глаза. Даже дышать не хотелось, не то что размышлять над чем-то.

– Э, да он совсем скис, – сказал тот же седобородый. – Что делать с ним будешь, Кумарь?

– Не знаю. Пусть в себя сперва придёт, а там посмотрим, – ответил кто-то красивым звонким голосом.

Данилу подняли (новый приступ боли в голове), положили на вкусно пахнущую солому. Руки будто прокололи тысячи иголок, когда с них сняли верёвку, но потом боль ушла. Молодцову было всё равно, где он, главное, теперь лежать было удобно и можно было с удовольствием провалиться в забытьё.

Следующим ощущением было прикосновение мягкой нежной ладошки, ласково приподнявшей голову за затылок. В рот ткнулся край глиняной плошки. Данила ощутил жирный вкус козьего молока с какой-то примесью.

«Ничего вкуснее не пил», – успел подумать Молодцов и отрубился.

Затем его разбудили более грубо – пинком в бок. Данила открыл глаза. Сколько прошло времени, он не знал. Голова гудела, но больше не раскалывалась и не кружилась, живот не сводило от голода.

– Пошли, – скомандовал дюжий парень в дерюге.

Данила счёл за лучшее подчиниться. Поднявшись, с минуту он пережидал головокружение, пока его за рукав не выдернули из хлева на свежий воздух.

Данила оглядел окрестности: полдюжины вросших в землю домов. Вонь куриного дерьма. Две тощие свиньи в луже – у дворовых собак мяса на костях и то больше. У хилого заборчика, мемекая, пережёвывала сено коза. Уж не её ли молоко Данила пил?

На заваленке, оперев руки на посох, чинно восседал старик с длинной белой бородой.

– О, кто появился, – проговорил он, и Данила узнал голос человека, который защищал его, оглушённого, на дороге.

Старик поднялся. Подошёл ближе. Молодцов разглядел его получше и понял, что он не так уж и стар, просто потрудился в жизни немало, но силу ещё сохранил.

– Ну как чуешь себя, не прошиб тебе Кумарь черепок-то? – спросил седобородый.

– Не прошиб, – буркнул Данила. – Мужики, вы понимаете, что творите? Это ж статья!

– Чего?

– Говорю, напали на меня ни с того ни с сего.

«Сектанты какие-то или староверы, – про себя подумал Молодцов. – Ладно хоть не чичи. Как только я в их угодья-то попал?»

– Ни с того ни с сего? – удивился старик. – Ты, чужак, да ещё веры ромейской, на нашу землю забрёл, Кулика по самому обидному ударил да ещё возмущаешься?

– Они первые на меня напали. Если чужак, так сразу руки выкручивать?

– А хоть бы и так. Ты сам откель идёшь? Родня у тебя далеко?

– Далеко, – огрызнулся Данила, понимая, что уже угодил в гораздо более крупные неприятности, чем ожидал.

– Видишь, далеко. Я сразу понял, что ты ненашенский. Чего на нашей земле забыл, чего вокруг околочивался? Может, ты тать какой али кто похуже. А ещё указывает, чего нам с чужаками делать. – Седобородый засмеялся, будто ворон закаркал, потом резко оборвал смех. – Ну ладно, это всё смехи да хихи. Я здешний староста, зовут меня Беремир. Умеешь ты чего?

Спросил уверенно так, по-деловому. Данила опять сообразил, что характер показывать не время, хотя… Можно вырубить парня рядом, старик его не остановит. А потом? По незнакомой местности куда бежать? Да и голова ещё побаливает.

– Гвозди забивать, кирпич класть, доски шкурить, шпаклевать. Чего надо?

Вот тут Беремир по-настоящему удивился.

– Чё ты делаешь?

– Ну шпаклюю, шкурю. Вы что, не знаете, как доски шкурят? Стенку могу сложить. Или вам кирпичом и цементом вера запрещает пользоваться?

Вот здесь Данила сообразил, что сболтнул лишнее. Старик теперь глядел на него с опаской. А у этих духоборов, по ходу, реакция на опасность одна – бздынь по башке, и поминай как звали.

– Я ещё в огороде работать могу, – попытался выправить ситуацию Молодцов.

Отчасти помогло. Эта фраза вызвала приступ лютого смеха у старика и вихрастого парня, что дежурил рядом.

– Всё у вас, у ромеев, не как у людей, – утирая слёзы, сказал старик. – Третьяк, отведи его к Богдану, пусть работу ему определит с бабами.

– Отведём. Ну, пшёл.

Парень больно пнул Данилу в копчик. Пнул не чтобы толкнуть, а чтобы выразить своё отношение к новому рабу. И этот обидный – даже не пинок, а толчок – сбил планку у Молодцова, и так с трудом сдерживаемую.

Он тут же крутнулся на месте, заехал предплечьем «конвоиру» в челюсть. Тот упал как подкошенный. Данила с места взял разбег, перепрыгнул подставленный дедом посох. Ещё прыжок – через редкий забор – и вот она, свобода.

Данила скрылся в лесу, но вскоре пожалел об этом: роща за пределами поселения сектантов оказалась страшно густой. С трудом Молодцов выбрался на какую-то звериную тропку, безусловно, хорошо знакомую местным жителям. Потрусил по ней, стараясь экономить силы.

Где-то через час услышал лай собак. Ещё через полчаса его настигли, сначала гончие, а потом и их хозяева. Вступать в поединок с Данилой не стали, забросали сетями, а потом накинулись скопом. Обошлись вежливо, можно сказать, деликатно: побили древками копий, причём старались бить по туловищу, а не по голове. Когда бить перестали, главарь преследователей (а их было человек пять) присел на корточки перед Данилой, вздёрнул за волосы голову вверх:

– Ну, чего бегал-то, чужак?

Молодцов узнал голос: тот самый умелец, что оглушил его на дороге. У него было красивое мужественное лицо. Синие глаза смотрели осуждающе и немного с сочувствием. Вопрос был задан тоже без гнева, скорее как взрослый спросил у глупого ребёнка. Даниле ответить было нечего.