Наверное, кролики на лужайке — это прекрасно. Отличная реклама и неопровержимое доказательство того, что вы выбрались из городского смога на разреженный деревенский воздух захолустного Вестчестера. Неважно, что одних наших минивэнов и внедорожников хватит, чтобы растопить полярные льды. Что с того, что мы оборудуем свои величественные особняки, построенные восемьдесят лет назад, километрами оптоволоконного кабеля, которого хватило бы, чтобы задушить целую планету. Наплевать, что «Хоум Депо», «Уол-Марты», «Стоп & Шопы» и многочисленные торговые центры растут как грибы на каждом лугу. Но у нас на лужайках, черт подери, резвятся кролики, как в диснеевском мультфильме, поэтому дело закрыто. Мы живем в гармонии с природой.

Нью-Рэдфорд в точности таков, каким и должен быть пригород, где обитает верхушка среднего класса. Здесь все так же, как описано во множестве романов и показано во множестве фильмов. Исторические кирпичные особняки 1930-х годов, построенные в колониальном и позднеготическом стиле, — пристанища быстро растущих семейств и распадающихся браков; немецкие автомобили класса «люкс», припаркованные на дорожках у дома, словно на рекламном объявлении в журнале; на стоянках со скучающим выражением на лицах кучкуются дети в одежде тусклых цветов от «Аберкромби & Фитч»; по утрам пассажиры набиваются, словно скот, в вагоны пригородных поездов «Метро-Норт» до Манхэттена; пейзаж испещрен минивэнами; в глазах рябит от кризиса среднего возраста. По утрам в каждом квартале появляются толпы иммигрантов на скрипучих пикапах с деревянными стенками, которые скрывают от посторонних взглядов лежбища владельцев. Иммигранты стригут лужайки, выращивают цветы, ухаживают за высокими живыми изгородями.

Несомненно, именно эти роскошные газоны повинны в том, что популяция кроликов растет. Время от времени я замечаю, как очередной зверек появляется из-за изгороди и стремглав проносится по лужайке. Обычно же кролики сидят посреди двора, неподвижные, словно статуи; их маленькие ноздри едва заметно подрагивают, как будто зверьки подключены к проходящей под лужайкой сети слабого тока. Самое время запустить в них чем-нибудь.

Багз, Тампер, Роджер, Питер, Вельветовый Кролик. Я назвал их в честь кроликов мультиков и сказок и изо всех сил пытаюсь размозжить им головы: они напоминают мне о том, что я нахожусь на необитаемом острове жизни, вести которую никогда не планировал. Я злюсь на Хейли, потом огорчаюсь, что разозлился на нее, потом злюсь на свою грусть, и в конце концов моя жалость к себе, не в силах упустить такой случай, включается, словно газотурбинный двигатель, и так до бесконечности — безнадежный цикл стирки, в котором полощется мое грязное белье, не становясь чище. Так что я бросаю в кроликов чем ни попадя. В основном камешками — на крыльце у меня хранится целый запас, похожий на надгробие на могиле ковбоя в пустыне, — хотя в крайнем случае я швыряю в них тем, что найдется под рукой, будь то банка пива или какой-нибудь садовый инструмент. Как-то я запустил в них бутылкой из-под «Бушмилса»: она воткнулась горлышком в траву и простояла так несколько дней, словно саженец дерева виски.

Да ладно вам. Я пока что ни разу не попал ни в одну из этих мелких тварей. И им это прекрасно известно: когда мои снаряды падают на лужайку в метре перед ними или позади них, кролики даже не шелохнутся. Они ухом не ведут — только пялятся на меня, дразнят меня, смеются надо мной, и в их кроличьих глазах-бусинках читается неодобрение. И это все, на что ты способен? Ну, чувак, моя бабушка бросает сильнее.

Кролик-«энерджайзер» из рекламы батареек, Кролик из «Плейбоя», Пасхальный Кролик, Харви, Кролик по кличке «Глупые-Фокусы-с-Кроликом-для-Детей», Белый-Кролик-с-Карманными-Часами из «Алисы в Стране Чудес». Я сижу на крыльце с камнем в руке и целюсь в кролика, который скачет по подъездной дорожке, и тут звонит мобильник. Это мама. Она хочет уточнить, приду ли я на семейный ужин в честь грядущей свадьбы моей младшей сестры Дебби.

— Ты придешь на ужин, — заявляет мама.

Ничто в мире не заставит меня прийти на этот чертов ужин.

— Не знаю, — отвечаю я.

Кролик нерешительно прыгает ко мне. Харви. Я прицеливаюсь и швыряю в него камень, который пролетает выше, чем нужно, и мимо цели, Харви даже не удостаивает его взглядом.

— А что тут знать? Разве ты чем-то занят?

— Мне не очень хочется праздновать.

Дебби выходит замуж за Майка Сендлмена, моего бывшего друга. Ей посчастливилось встретить его у меня дома, когда я сидел шиву[3], хотя и не собирался этого делать. Я никогда не был религиозен. Бен Смилченски, который учился со мной в школе иврита «Бет-Тора», приносил на уроки комиксы про Бэтмена; мы прятали их между страницами своих азбук «Алеф-Бет», и во многом для меня это стало началом конца. Нелепо было бы ударяться в религию именно сейчас, когда Господь наконец-то раскрыл карты и доказал, что на самом деле Его не существует. Я знаю это. Я был там, я стоял рядом с Рассом на кладбище и смотрел, словно с высоты нескольких тысяч метров, как гроб Хейли на двух ремнях опускают в могилу. И даже сверху я слышал, как он поскрипывает, задевая каменистые стенки свежей могилы, слышал глухой стук кремнистых комьев земли о сухое дуплистое дерево, когда стали закапывать гроб. Она была под землей. Моя Хейли лежала под землей, в зияющей ране могилы на кладбище «Эмуна»[4], расположенном за водохранилищем, почти в километре от бульвара Спрейн-Брук, куда мы частенько приезжали осенью полюбоваться разноцветными листьями. Хейли в шутку называла листву «блествой», и это словечко вошло в наш семейный словарь. А теперь она лежала под землей, и я знал, что всегда буду мысленно называть листву «блествой», и осенью мне всегда будет больно, и, возможно, мне стоит переехать на запад, куда-нибудь, где времена года сменяются не так резко.

Так что не говорите со мной о Боге.

Но Клэр, моя сестра-близнец, настаивала, что шива необходима для Расса, и что я могу не верить в Бога, но я верю в возмездие, и что с загробным миром шутки плохи, даже если после смерти ничего и нет. Поэтому мы сидели шиву. Как я и думал, вышло прескверно: торчишь целый день с Рассом, задница потеет от пластикового сиденья низких стульев, которые нам одолжило Еврейское похоронное общество, киваешь и морщишься от бесконечной процессии ротозеев, проходящих через нашу гостиную; восседающие на шатких стульях друзья, соседи и родственники неуклюже пытаются завязать разговор, а потом идут в столовую, чтобы стянуть что-нибудь со стола. Да, был накрыт стол: бейглы, копченая лососина, салаты, вареная семга, киш, клейкие венгерские ватрушки — все от друзей Хейли из «Храма Израилева». Скорбь, как и все остальное, можно обслуживать.

А еще там была моя младшая сестра Дебби, для которой шива все равно что вечеринка в баре в Сохо. Она разоделась в пух и прах: на ней была короткая юбка, а лифчик так подпирал ее среднего размера груди, что они торчали над горизонтом V-образного выреза ее свитера, словно два восходящих солнца. Сиськи младшей сестры не самое интересное зрелище даже в лучшие времена, но было особенно мерзко глядеть на то, как она растопырила их во все стороны, словно выставила напоказ в моем пристанище скорби оружие в полной боеготовности. И так получилось, что они с моим приятелем Майком занялись сексом в кабинете, поэтому вы уж простите, что я не схожу с ума от радости за них. Если бы Хейли не умерла, они бы никогда не встретились. Их счастливое совместное будущее, свадьба, дети — все это следствие гибели Хейли, и хотя умом я понимаю, что Дебби и Майк не причастны к ее смерти, но все-таки они пожинают плоды. А на чужом несчастье счастья не построишь.