— Ви прав, это есть уже нотчь! — согласился мой собеседник — высокий и широкоплечий парень лет двадцати семи — двадцати восьми.

Пока он вытягивал мой рюкзак и помогал Красовскому, прошло минут пятнадцать, и я немного отдышался.

— Его зовут Янис, — представил парня Гунар, и тот молча кивнул. — Ваше имя ему знать необязательно — в контакте будете только со мной.

Потом мы двинулись цепочкой через снежную пустошь: впереди Янис, затем я и Красовский. Латыши предварительно объяснили, что прибрежная полоса заминирована и мы пойдем через минное поле. Это не было для меня неожиданностью: в Москве при подготовке к операции я ознакомился с картой морского побережья в районе Лиепаи, составленной по данным нашей разведки. «Возможно, с помощью того же Гунара и его людей», — подумал я сейчас. Мне была известна (конечно, в общих чертах) схема немецкой обороны и минных заграждений на этом участке. И не только на этом: особо тщательно я изучил район так называемой «Старой крепости», подробно побеседовав в Риге с местным старожилом. Именно оттуда я должен был возвращаться назад — конечно, при удачном исходе операции…

Морское побережье тщательно охранялось как немцами, так и латвийскими полицейскими формированиями. В тех местах, где из-за высоких обрывистых берегов фашисты не ждали советский десант с моря, они на всякий случай установили мины. Кроме того, вдоль берега тянулись окопы полного профиля с проволочными заграждениями — при угрозе нападения их можно было занять в кратчайший срок. За побережьем велось регулярное наблюдение с катеров и пешими патрулями. Поэтому моя теперешняя высадка могла состояться только при содействии резидента ГРУ Красовского — без встречающих мне бы здесь не пройти, да и в городе не «закрепиться»…

— Мины позади! — обернулся Янис. — Можно… как это… ослабиться…

— Расслабиться, — поправил его поравнявшийся со мной Красовский.

«После войны будем расслабляться», — подумалось мне. Тем не менее внутреннее напряжение немного спало: хождение по минному полю (даже с провожатыми) вещь малоприятная.

Вскоре мы вышли на проселочную дорогу, и Янис подогнал из густого придорожного кустарника видавший виды легковой автомобиль. Латыши сняли брезентовые плащи (вместе с моим рюкзаком их уложили в багажник), представ передо мной в серо-зеленых немецких армейских шинелях. На погонах Красовского я разглядел две четырехгранные звездочки — знаки различия гауптмана (по-нашему — капитана). В Центре меня предупредили, что здесь он занимает пост заместителя командира полицейского батальона «Курземе», сформированного немцами из местных коллаборационистов. Янис был в погонах и с нашивками рядового «оди».

Я прекрасно понимал, что в Москве пошли на немалый риск, задействовав для моей встречи и дальнейшей легализации в городе такого ценнейшего агента, как «Имант» — Красовский. Этому могло быть только одно объяснение: операции «Ураган» наше руководство придавало первостепенное значение. Полковник Громов сообщил мне по секрету, что о ней знает сам Верховный. Так-то!.. Но главное, конечно, не в этом и не в будущих высоких наградах (на которые мне прозрачно намекали в Москве) — фашиста бы добить поскорее! Так хочется домой: жену обнять, дочку увидеть!..

— Рядом с вами шинель, — обернулся ко мне с переднего сиденья Гунар. — Набросьте ее поверх пальто и застегнитесь. Минут через двадцать будет полицейский пост.

Мы ехали уже минут сорок, теперь по асфальтированному шоссе, — за рулем Янис, рядом с ним Красовский. Оба надели форменные головные уборы: водитель пилотку, Гунар — офицерскую фуражку с высокой тульей. Я же облачился на заднем сиденье в просторную шинель с ефрейторскими погонами, натянул на глаза армейское кепи и, как посоветовал Красовский, поднял воротник и опустил голову, изображая задремавшего пассажира-немца. «Говорить буду я, и только я! — предупредил меня Гунар. — Изображай дремлющего немца и ни во что не вмешивайся! На КПП при въезде в город солдаты моего батальона, «сюрпризов» быть не должно!»

«Однако, как любит повторять моя теща: «На бога надейся, а сам не плошай!» — думал я, сжимая в кармане снятый с предохранителя пистолет. Во второй карман шинели я переложил гранату…

Двое суток спустя… г. Лиепая

Когда летом сорок третьего офицера-смершевца старшего лейтенанта Дубовцева готовили к внедрению в абверовские разведорганы, было решено оставить его биографию без изменений, «подкорректировав» в разработанной легенде лишь последние полтора года его жизни. Поэтому все, что он писал о себе в немецких анкетах, соответствовало действительности. С одной оговоркой: до начала сорок второго года. В тот период лейтенант Иван Дубовцев, будучи командиром стрелковой роты, воевал в составе действующей армии на Ленинградском фронте. Как проверенного в боях коммуниста, хорошо владеющего немецким языком (увлекся им еще в школе, а потом усиленно изучал в военном училище), его откомандировали в распоряжение Особого отдела НКВД 55-й армии — для работы с трофейными документами и в качестве переводчика на допросах пленных. В новой должности он проявил себя с наилучшей стороны и вскоре стал штатным «особистом»: время было непростое, обстановка на фронтах крайне тяжелая, а грамотных сотрудников (да еще владеющих немецким) в «органах» не хватало.

Следует отметить, что Особые отделы НКВД были созданы в самом начале войны — постановлением ГКО[2]СССР от 17 июля 1941 года. Точнее, они были преобразованы из 3-го управления Наркомата обороны. Главные задачи Особых отделов состояли в следующем: борьба с дезертирством в прифронтовой полосе (с правом ареста и расстрела дезертиров на месте), а также контрразведывательная работа — борьба со шпионажем и предательством в Красной Армии.

До создания в апреле сорок третьего военной контрразведки «Смерш» именно Особые отделы противостояли немецким агентам и диверсионным группам, действующим на фронте и в тылу советских войск.

Вскоре Дубовцеву, наряду с допросами немецких военнопленных (среди которых он выявлял сотрудников абвера, гестапо и СД), пришлось заниматься проверкой наших солдат и офицеров, выходивших из окружения, — а таких в тот период было немало. Вместе с ними вражеская разведка забрасывала в советский тыл значительное количество своей агентуры — тем более что в начальный период войны у красноармейцев и младших командиров на фронте отсутствовали документы, удостоверяющие личность. Согласно приказу НКО[3]СССР, изданному в 40-м году, для военнослужащих Красной Армии была введена красноармейская книжка, но в соответствии с седьмым пунктом этого приказа в действующей армии (то есть на фронте) она не предусматривалась. Это был серьезнейший просчет, из-за которого в ряды советских солдат, выходивших из окружения, немцам было значительно проще внедрять своих агентов. Для исправления ситуации Наркомат обороны издал новый приказ от 7 октября 1941 года, по которому интендантской службе Красной Армии предписывалось в пятнадцатидневный срок изготовить, а затем обеспечить действующую армию красноармейскими книжками. Но в реальности этот процесс затянулся почти до конца 42-го года…