2

Для меня и шестнадцатилетней Ольги Водолажской  колония началась почти одновременно. С той лишь разницей, что она знакомилась со здешней жизнью сквозь оконную решетку небольшой камеры в карантине, я же мог открыть окно своей комнаты настежь.

– Ну что, Владимир Иванович, давайте знакомиться,– говорит начальник колонии Дина Владимировна Васильченко, пригласив меня в свой кабинет. – С вами. А потом познакомимся с колонией. И я заодно сделаю обход в качестве начальника. У вас это будет первый рабочий день, а у меня – второй. Кстати, раньше я работала здесь воспитателем... Начнем с карантина? – предлагает Дина Владимировна, приближаясь к длинному приземистому зданию с решетками на засиженных мухами окнах. – Познакомимся с новенькими? Между прочим, одну из них – Ольгу Водолажскую – распределили в шестое отделение. В то, с которым вам предстоит работать.

Идем мрачным коридором. Днем и ночью здесь тусклый свет электролампочек. Останавливаемся возле камеры девушек, которые прибыли накануне. Контролер наклоняется, заглядывает в «глазок», гремит тяжелыми засовами, – заходим. Кровати в два яруса. Небольшое зарешеченное окно. Посредине камеры стол, деревянные табуретки Девушки вскакивают, старшая по камере докладывает. Васильченко разрешает садиться. Занимаем места за столом. Всматриваюсь в лица осужденных, прислушиваюсь к вопросам, которые ставит Дина Владимировна, размышляю над услышанными ответами.

Вот Наталка Жужа. Одесситка. Осуждена по статье 142. Угрожая ножом, сняла часы с руки своей пятнадцатилетней ровесницы. Среди белого дня. На автобусной остановке в центре города. Приговор – три года лишения свободы. Наталка считает, что наказана слишком строго.

– Я только пошутить хотела, – говорит, оправдываясь.

– Хорошие шутки – с ножом...

Жужа смотрит исподлобья:

– Нож просто так взяла, я не угрожала.

– Играла, – подсказывает Васильченко.

Осужденная опускает глаза. Молчит.

– Допустим, ножом играла, – продолжила Дина Владимировна. – Но ведь часы у потерпевшей сняла?

Осужденная молчит. Потом взрывается:

– Ну, сняла, сняла! Все равно – та телка целая и невредимая. На свободе нежится, а мне тут три года нары полировать.

– А вот жаргон ты, пожалуйста, оставь, – говорит строго Васильченко. – Задумайся лучше о другом: как дальше жить будешь? А ту девочку, которую ограбила, не трогай. Не нужно ей завидовать. Она, может, теперь по улицам с оглядкой ходит, ночью спать не может спокойно.

Начальник колонии переводит взгляд на пятнадцатилетнюю Любу Борисову, которая осуждена к девяти годам. Та молчит. Напрасно теряем время и надеемся услышать от нее хотя бы слово. Впрочем, я уже немного знаю ее историю. Люба в отсутствие родителей пригласила домой приятелей. Пила с ними вино, танцевала. На просьбу парализованной и прикованной к постели бабушки прекратить пьяную оргию она подняла швабру, замахнулась, ударила и потом уже била до тех пор, пока она и помогавшие ей приятели не убедились в том, что бабушка мертва.

Люба молчит. Мохова, которая сидит рядом, тоже не из разговорчивых. Кратко информирует, что осуждена к трем с половиной годам за хранение и употребление наркотиков. Гаенко осуждена за квартирную кражу.

– Чью квартиру ты обворовала? – спрашивает Дина Владимировна.

– Одноклассницы.

– О чем думала, когда совершала преступление?

– Ни о чем. Бабки были нужны.

– Зачем?

– Да на разное.

– Разное – это что, наркотики?

– В общем-то да.

Начальник колонии расспрашивает о семье. И я снова, в который раз, убеждаюсь, что у истоков беды стоит семейное неблагополучие. Это наша общая большая боль – вот такие подростки, изолированные в воспитательно-трудовых колониях. Наша общая беда, коллективная ошибка, просчет. Много в чем не выполнила своей изначальной роли семья, где-то дала сбой школьная педагогика, подставила подножку «улица». Подростки за высокой каменной стеной – упрек всем нам: родителям, учителям, академикам...

Переходим в соседнюю камеру. Обстановка та же, и девушки в таких же серых халатах. В углу замечаю полку с книгами и журналами.

– Читаете?

– А что – здесь есть что читать?

Я присматриваюсь к содержимому полки и понимаю, что заключенная права: читать здесь действительно нечего. Васильченко, перехватывая мой взгляд, говорит:

– Я, Владимир Иванович, поняла вас. В скором будущем мы эти недоработки старого руководства исправим.

Начальник колонии ставит перед осужденными те же самые вопросы: о семье, причинах, которые привели к преступлению. И вдруг:

– Вы готовитесь перейти в зону, что вас особенно волнует в связи с этим?

– Ваш актив. Говорят, активисты больше воспитателей стараются! – выпаливает Клименко.

– А знаешь ли ты, Нина, – сдержанно спрашивает Васильченко, – о тех преимуществах, которые имеют активисты? О видах на досрочное освобождение, допустим? Внеочередных свиданиях?..

– Так что, из-за этого «мусоршей» становиться?

– Да-а, видимо, этот наш разговор преждевременный, – не обращая внимания на резкость осужденной, сожалеет Дина Владимировна. И предлагает: – Давай отложим и вернемся к нему через месяц. Ты поживешь – на нас посмотришь, мы – на тебя.

– Смеетесь? – по-детски надув губы, отвечает Нина. – Чужие лапти мне примеряете? Только не пойду я против народа, не пойду! Сдохну лучше!

– Почему же против народа? – принимает вызов Васильченко. – Таких, кто не поддерживает актив, у нас единицы. Сама убедишься.

– Посмо-о-отрим, – не желая уступать, тянет осужденная.

3

 С нетерпением жду встречи с Водолажской. И вот наконец – светловолосая, высокая, стройная, с коротко остриженными волосами, искренней улыбкой, словом, прямая противоположность той, которую я себе представлял. Она рассказывает о последнем дне перед преступлением. Вспоминает и бессонную ночь в ожидании ареста, следствие. Совсем не поддерживает разговор о родителях. А когда воспоминания возвращают ее к приговору, губы начинают предательски дрожать.

– Разве ж так честно? Мы на десятку взяли, а киоскер насчитала 120.

Я обескуражен ее наивностью. Но для Васильченко это будни.

– Разве не все равно, сколько украдено? – выговаривает строго. – Неужели не знала, что всякая кража – преступление?

– Представьте себе – не знала, – обозленно отвечает Ольга. – А попробуй разберись: один куртку из школьной раздевалки потянул, другой шапку с