А я их. Равновесие.

Наконец у меня получается извлечь диск из пластика, зато пропадает пульт: сначала от телевизора, потом от дивидишника. Чувствую себя все более глупо, но вот как-то сразу и вдруг все находится, телевизор включается, дивиди тоже, и синий экран сменяется дрожащей, нечеткой картинкой.

Гариков кабинет, вон шкаф виден, корешки книг (тома солидных размеров и содержания), глянцевый, вызывающе несолидный журнал, небрежно брошенный, портьера, мраморный бюстик Наполеона на столе, ноут… легче смотреть на вещи, на Гарика – не могу, слезы наворачиваются.

– Ну что, здравствуйте, дорогие мои. – Он сидит, откинувшись на спинку кресла, по привычке покачивается взад-вперед и также по привычке улыбается.

– Здравствуй, здравствуй, – буркнула Ника, перебираясь на софу, оттуда лучше видно. – Дусь, сделай погромче, а?

Пожалуйста.

– Если вы просматриваете эту запись, то… – Гарик развел руки, точно пытаясь обнять экран. – То меня, как ни прискорбно осознавать, уже нет в живых. Конечно, вряд ли вас это сильно опечалило, скорее уж наоборот…

– Ох, – Лизхен ноготком смахнула слезу и поплотнее укуталась в шаль. – Он… он такой…

Особенный.

– Скотина, – фыркнула Ника. – Улыбчивая скотина.

Да, в этом она права, Гарик всегда улыбался. Грустно, расстроенно, опечаленно, неловко, небрежно, счастливо, самоуверенно – список оттенков бесконечен, я научилась читать их все. Я научилась видеть то, что за улыбками, и молчать о том, что понимаю.

– Теперь вы ждете наследства. Ты, Аллочка, думаешь, что имеешь право, поскольку дольше всех была моей женой. Сколько лет? Шесть?

– Семь, – прошептала Алла Сергеевна. – И три месяца.

– Ты, Вероничка, надеешься на прощение и мою к тебе жалость.

– Больно надо… подумаешь…

– Ты, Топочка, пришла, потому что все пришли. И ты была хорошей девочкой, правда, псину твою я все равно терпеть не мог, извини.

– Тяпочка – хорошая, хорошая моя девочка, – Топочка поцеловала псинку в нос. – Зачем он так говорит?

Ей не ответили.

– Ильве… ты мать моего единственного сына. Ты уверена, что получишь если не все, то большую часть.

Молчание. Прикрытые глаза, коготки, скребущие обивку дивана.

– Ну и Лизок, последняя моя любовь, лебединая песня. У тебя формальные права наследования, ты же вдова. Кстати, черный тебе всегда шел…

Пауза. Шелест бумаг. Картинка вдруг резко прыгает в сторону, выхватывая белый манжет, часы, запястье, пальцы, перстень на мизинце и серую папку на завязках, на которой красным фломастером Гариковой рукой размашисто выведено: «Завещание».

– Да, мои милые девочки, – Гарик поднял папку и придвинул вплотную к камере, отчего изображение расплылось серо-алыми пятнами. – Вот оно, то самое, посмотрите, подумайте, что там внутри и стоило ли из-за него убивать меня.

Вот. Он сказал это. Он снова сказал это!

– Конечно, вероятно, смерть откровенно криминальной не выглядит. – Голос Гарика по-прежнему весел, а лица не видно, папка заслоняет. Разглядываю картон, серый, неровный, с какими-то шерстинками, пятнышками, потертостями. – Вы слишком чистоплюйки, чтобы замараться, слишком трусливы, чтобы подставиться, слишком не хотите привлекать внимания к вашим играм, чтобы позволить начаться официальному расследованию…

– Да у него окончательно крыша съехала! – воскликнула Ника. Возражать ей не стали.

– Поэтому здесь, – Гарик положил папку на стол и постучал по ней костяшками пальцев, – здесь, милые мои дамы, моя маленькая месть. Я не знаю, кто из вас задался целью, но мотив есть у каждой…

Алла Сергеевна прикусила губу. Задумалась.

Ника остервенело жует сигарету. Фильтр измочалила, горько, наверное, а вкуса не чувствует. Топочка уткнулась лицом в Тяпочкину шерстку, на экран вроде бы и не смотрит. Ильве… Ильве накручивает на палец локон. Накручивает и раскручивает, и снова накручивает. Лизхен то ли дремлет, то ли мечтает.

Гарик на экране спрятал папку в стол.

– Завещание это составлено по закону, с соблюдением всех условностей, и опротестовать его не получится…

– Вот урод!

– Заткнись.

– …но у вас будет шанс урвать кусок. Полагаю, вы его не упустите, точнее, скорее надеюсь на вашу жадность, чем на честность. Так что… целую всех. Дуська, котенок, тебя особенно. Пожалуй, ты – единственная настоящая женщина в моей жизни. Прости, что поздно понял.

Женщина? Дуся – женщина? Смех, да и только, носорог в шелках, смотреть невозможно без содрогания. Как можно было довести себя до такого? Хоть бы на диету села, а то ест и ест, ест и ест, даже теперь губы шевелятся, будто пережевывает чего. И что он в ней нашел?

Дуся умная. Дуся проницательная. У Дуси чутье.

Фу. Права была мама, когда говорила, что следует держаться в отдалении от некрасивых людей – это заразно. Смотрю на Дусю, и ощущение премерзейшее. Выставлю. Да, первым же делом выставлю прочь. Я тут хозяйка. Единственная. Эти могут даже и не дергаться, разве что Ильве… все же ребенок, и Гарик – вот идиот – признал его. Витенька же говорит, что ребенок, как и я, наследник первой очереди, и просто так избавиться не выйдет.

Правда, он же предлагает дать Ильве отступных. Может, и вправду попробовать? Витенька умный, он всегда знает, как поступить правильно.

– Ну и что это значит? – первой молчание нарушила Алла Сергеевна. – Дуся, ты можешь объяснить?

– А что объяснять? Тебе ж прямым текстом сказали, что фигушки ты что получишь. – Ника расхохоталась, но смех быстро перешел в икоту. – Ой… да… задолбал он… шуточки… воды…

Топочка, сунув Тяпочку под мышку, торопливо и неловко, расплескав по скатерти, налила из графина в стакан, который протянула Нике.

– Итак, – мягко начала Ильве, – Дуся, он тебе до того говорил? Может, упоминал о чем-то подозрительном? Письма с угрозами? Звонки?

– Нет.

Не было писем, не было звонков, не было ничего, что предвещало бы беду. Просто однажды Гарик уехал в командировку в Челябинск и умер. Сердечный приступ, ничего удивительного при его образе жизни – так мне сказали, уже на похоронах, торопливых, суетливых, каких-то ненастоящих, что ли. Мне даже сообщить не удосужились, знаю – из-за Лизхен: маленькая месть маленькой дряни. Уезжала я, видите ли, неудобно было меня беспокоить… и дело внутреннее, семейное. Она это несколько раз подчеркнула и добавила, что очень-очень любила Гарика и любит меня, а поэтому настоятельно рекомендует проверить сердце, ведь с моим весом нужно тщательно следить за сердцем.

– Хорошо. Тогда с чего он решил, что его собираются убить? И в конце концов, Дуся, что он придумал с завещанием?