— Йо, предки! Я готов!

Его круглые очки в тонкой оправе запотели от прохлады июньского утра. Благодаря детскому пузику и длинным конечностям Макс в очках напоминал Ундине медузу: сплошные глаза и колышущиеся щупальца.

— Отлично, сынок. — Лицо Ральфа просветлело.

— Макс, солнце, ты готов? — Триш вышла еще с одной кружкой кофе, приготовленной для Ундины, посмотрела на сына и покачала головой. — В машине ты в этом костюме запаришься.

Он пожал плечами и ухмыльнулся, но продолжал смотреть на сестру.

— Что? — Она схватилась за распустившуюся косичку.

— Да ты, кажется, расстроена.

— От твоей псины воняет.

— Нет, это от тебя, — выпалил он, зажав нос. — Точно-точно!

— Милый, — Триш повернулась к Ральфу, — ты отдал ей папку?

— Ах, да!..

Ральф встал из-за стола и взял бумажную папку: в ней лежал список телефонов, по которым его дочь никогда не станет звонить, и страховые полисы, которые ей не понадобятся. Со времен младенческих прививок Ундина ни разу не посещала врача. У нее никогда не текло из носа, ничего не болело и не ныло, не было ни синяков, ни царапин. Она взяла папку и подумала: а может, отец надеется, как сама она временами, что когда-нибудь она расцарапает коленку или же скажет родителям, что у нее болит горло и она не может идти в школу. Или что она упадет и сломает себе что-нибудь: нос, ключицу, розоватый ноготь. Все, что угодно, только бы подтвердить, что она и в самом деле существо из плоти и крови.

— Ну… — Ральф поставил свою кружку и развернул ее логотипом «Зеликс лэбз» к себе.

Ундина поняла, что теперь пора и ей сказать пару слов. Мейсонам настало время уезжать. Она окинула взглядом домочадцев, собравшихся спозаранку, и клен за их спинами.

— Макс, я буду скучать по тебе, — медленно начала она, вставая из-за стола. — И по тебе мама, и по тебе тоже, папа. Но я остаюсь.

Триш снова прикрыла глаза рукой. Ральф уставился в окно.

— Может, приедешь в конце лета? — спросил Макс.

Ундина кивнула. На уме у нее была та бабочка, беззвучно поднимавшаяся с потолка. И бледные студенистые щупальца медузы Макса, извивавшиеся еще на более бледном полотне холста.

— Приеду.

Ральф прокашлялся.

— Что ж, думаю, тронулись потихоньку. Макс, ты готов?

— Да, пап. У меня все сложено.

Ундина обняла отца, крепко обняла мать и чмокнула в шею. Ее охватил запах сандала и цветов, и она поняла, что все это время будет умирать от тоски. Она подошла к брату и приподняла его, хоть тот и был здоровее ее. Блестящий белый полиэстер его дурацкого костюма хрустнул у нее в руках.

— Да, я расстроена, Макс, — ответила она брату. — Очень расстроена. Я что, не человек, что ли?

* * *

Последние двадцать минут перед их уходом Ундина провалялась в кровати. Внизу еще царило оживление — голоса, шаги, хлопанье открывающихся и закрывающихся дверей, — но ее прощание уже закончилось. Это было очень похоже на Ундину. Единожды приняв решение, она была не склонна оглядываться назад, и домашние знали ее достаточно хорошо, чтобы уважать ее выбор. До сих пор ей нравилось оставаться наедине со своими мыслями — они казались пробуждением ото сна. Образы возникали, словно картинки, выполненные по цифрам в книжке-раскраске. Кусочек здесь, кусочек там. Потом складывалось целое изображение, и Ундина принимала решение. Но пока этот миг не наступал, все было лишь игрой формы и цвета.

Ральф и Триш больше не поднимутся наверх. Когда Ундина услышала скрежет гаражной двери и взятый напрокат грузовик задом выполз на тихую утреннюю Северо-Восточную Скайлер-стрит, она приподнялась и выглянула в окно, чтобы поглядеть, как уезжают родители. Прочирикала какая-то птичка. Накрапывал дождь. Ундина снова легла, чувствуя странное спокойствие. Была суббота, начало июня. Занятия в школе закончились на прошлой неделе, и Ундина еще не знала, чем бы ей заняться.

Она достала сотовый и по памяти набрала номер.

— Привет, — сказала она через несколько секунд. — Да, они только что уехали.

Человек на том конце телефона что-то сказал, и Ундина вздохнула.

— Не знаю, грустно.

Она перенесла телефон к другому уху и облокотилась на подоконник.

— Да, наверное, это именно то, что нужно. Хотя сегодня? Так сразу?

Она кивнула.

— Хорошо. Позвони мне в пять. Решим, что делать дальше.

Она устремила взгляд к потолку с бабочками и стала наблюдать за тем, как складываются фрагменты картинки.

Джейкоб Клоуз не был жестоким человеком, но вид восемнадцатилетнего панка со шлангом для мытья посуды в руках выводил его из себя. Работал он слишком медленно — поливал тарелку, еле шевелясь и, вероятно, ничего не видя из-под густых черных волос, падавших на глаза. Если Джейкоба не было на кухне, парень курил, и после этого в помещении пахло табаком. Когда-то Джейкоб и сам так делал и теперь не наказывал работников за подобные мелочи, но этот парень бесил его до дрожи в коленях.

А имя у него просто зашибись — Никс.[4]Кого, черт подери, могли так назвать?

— Никс! — завопил Джейкоб, перекрывая гул посудомоечного агрегата.

Мальчишка притворился, что не слышит.

— Никс Сент-Мишель!

Никс поднял глаза, потом снова опустил. Панк, что с него взять? Полуприкрыв глаза, будто засыпая на ходу, в одной руке он держал шланг, едва не роняя, а в другой керамическую тарелку — можно подумать, она такая тяжелая, словно сделана из плутония. Джейкобу не нравилось, как работал этот парень.

— Она чистая, Никс. Тарелка уже чистая.

Никакой реакции.

Поначалу Никсу случалось опаздывать. Теперь он приходил вовремя, но работал так медленно, что бокалов постоянно не хватало и приходилось доливать напитки в ту же посуду. Джейкоба такое положение не устраивало. Это вам не чертова «Фрай-дейс»,[5]ради всего святого. Пиццерия «Джейкобс» — старейшая в когда-то богемном, а ныне реконструируемом северо-западном районе Портленда, в которой готовили пиццу по-ньюйоркски.

— Я что, сам с собой разговариваю? — гаркнул Джейкоб, перекрывая шум посудомоечной машины. — Мне кажется, здесь есть посудомойщик по имени Никс Сент-Мишель, и я пытаюсь выйти на связь. Земля — Никсу. Как слышно, прием! Нам нужно несколько чертовых бокалов!