По окончании свадебных празднеств, длившихся три дня, к великой радости туренцев, мессир Брюин с почетом повез Бланш в свой замок. Следуя обычаю, он торжественно уложил новобрачную в постель, каковую заблаговременно благословил мармустьерский аббат. После чего и сам Брюин возлег на супружеское ложе, которое возвышалось в огромной фамильной спальне де ла Рош-Корбонов, обтянутой зеленой парчой с золотыми нитями. Когда, весь надушенный, старик Брюин очутился бок о бок со своей хорошенькой женой, он сперва поцеловал ее в лобик, потом в грудку, белую, пухленькую, в то самое место, где недавно с ее разрешения застегнул пряжку тяжелой золотой цепи, и тем дело и кончилось. Старый распутник, слишком много о себе возомнив, надеялся довершить остальное, но, увы, пришлось отпустить амура на все четыре стороны. Напрасно из нижних зал, где все еще продолжались танцы, доносились веселые свадебные песни, эпиталамы и шутки. Брюин пожелал подкрепиться и хлебнул свадебного напитка из золотого кубка, тоже получившего по обычаю соответствующее благословение, однако же оное питье согрело ему лишь желудок, но отнюдь не воскресило того, что почило навеки. Бланш даже и не заметила такого обмана со стороны супруга, ибо она была девственна душою и в супружестве видела лишь то, что зримо глазам молоденькой девушки, как-то: наряды, празднества, коней, а также то, что тебя называют дамой, госпожой, что ты графиня, что можешь веселиться и приказывать. Наивное дитя, она перебирала пальчиками золотую бахрому полога и восхищалась пышностью усыпальницы, где предстояло увянуть цвету ее молодости.

Слишком поздно осознав свою вину, но, не теряя надежды на будущее, хотя оно день за днем должно было разрушить и то малое, чем мог он еще располагать для утехи жены, сенешал решил попробовать заменить действие словом. И вот он стал развлекать Бланш разговором, сказал, что к ней перейдут ключи от всех шкафов, чердаков, баулов, полная и неограниченная власть над всеми его домами и поместьями, — словом, сулил ей и синицу в руки и журавля в небе. И поняв, что она будет кататься как сыр в масле, Бланш решила, что ее супруг самый любезный кавалер на всем свете.

Усевшись в кровати, она с улыбкой любовалась зеленым парчовым пологом и радовалась, что будет отныне еженощно почивать на столь прекрасном ложе.

Видя, что Бланш разыгралась, хитрый вельможа, который с девушками знался редко, а водился чаще с куртизанками, помнил лишь, что женщины весьма бойки в постели, и убоялся игры прикосновений, случайных поцелуев и других выражений любви, на которые в былые времена достойно умел ответить, а ныне — увы! — они могли взволновать его не более, чем заупокойная месса о почившем папе. Итак, он отодвинулся к самому краю постели, опасаясь даров любви, и сказал своей слишком пленительной супруге:

— Ну, что ж, моя милочка, вот вы теперь и супруга сенешала и, в сущности, неплохо осенешалены.

— О нет! — ответила она.

— Как нет! — возразил Брюин в испуге. — Разве вы не дама?

— Нет, — повторила она. — Я буду дама, только когда у меня родится ребенок.

— Видели вы поля по дороге сюда? — заговорил старичок.

— Да, — сказала она.

— Ну, так они теперь ваши.

— Вот как! — ответила Бланш со смехом. — Я там буду бабочек ловить, резвиться.

— Вот и умница! — промолвил граф. — А как же лес?

— Ах, я туда одна не пойду, вы меня будете сопровождать. Но, — прибавила она, — дайте мне немножечко того ликера, который варили для нас с таким старанием.

— А к чему он вам, душенька? От него внутренности жжет.

— Пусть жжет, — воскликнула она в раздражении, — ведь я хочу подарить вам как можно скорее ребеночка, а питье тому поможет.

— О моя малютка! — сказал сенешал, поняв, что Бланш была девственна до кончиков ногтей. — Для сего дела прежде всего необходимо соизволение господа, и жена должна быть готова к принятию своего сеятеля.

— А когда же это будет? — спросила она улыбаясь.

— Когда того возжелает природа, — ответил он шутки ради.

— А что для того надо делать?

— О, тут нужны некие действия, каббалистические и алхимические, кои далеко не безопасны.

— А-а! — протянула она с задумчивым видом. — Вот почему матушка плакала, ожидая моего превращения, но Берта де Прейли ужасно важничает оттого, что сделалась женщиной, и она говорила мне, что ничего нет проще на свете.

— Сие зависит от возраста, — ответил старик. — Но скажите, видели вы на конюшне белую кобылицу, о коей там много говорят по всей Турени?

— Да, видела. Очень смирная и статная лошадка.

— Так я вам дарю ее, и вы на ней будете скакать, когда вам захочется и сколько вам угодно.

— О, вы очень добры. Я вижу, что мне не солгали, когда так говорили о вас.

— Здесь, моя милочка, — продолжал он, — у меня есть эконом, капеллан, казначей, начальник конюшни, начальник кухни, бальи и даже кавалер Монсоро, молодой слуга по имени Готье, мой знаменосец, и он сам и его люди, командиры, солдаты и кони — все вам подвластны и будут исполнять ваши желания беспрекословно, под страхом виселицы.

— Но, — возразила она, — что касается того алхимического действия, разве нельзя его произвести немедля?

— О нет, — сказал сенешал. — Для сего требуется, чтобы сначала на нас обоих снизошла благодать, иначе у нас родится злосчастный ребенок, отягченный грехами, что воспрещается законами церкви. Потому-то на свете и расплодилось такое множество неисправимых, негодных мальчишек. Неблагоразумные родители, видно, не стали дожидаться, пока очистятся их души, и чадам своим передали дурные наклонности. Прекрасные и добродетельные дети рождаются лишь от безупречных отцов. Вот почему мы и попросили мармустьерского аббата благословить наше ложе. Не нарушали ли вы в чем-либо предписаний святой церкви?

— О нет! — с живостью возразила Бланш. — Перед обедней я получила отпущение всех моих грехов, и с тех пор я не совершила даже самого маленького грешка.

— Вы, значит, вполне добродетельны!.. — воскликнул хитрый сенешал. — И я в восторге, что у меня такая жена, но я-то бранился и сквернословил, как язычник.

— О, почему же?

— По той причине, что танцы слишком затянулись, и я не мог вас заполучить, привести сюда и поцеловать!

И он припал весьма изысканно к ее ручкам, осыпал их поцелуями и развлекал ее разными пустяками, чем она осталась очень довольна.

Так как Бланш чувствовала себя утомленной от танцев и всех церемоний, она снова прилегла, сказав сенешалу:

— Завтра я сама буду следить за тем, чтоб вы больше не грешили.

И она уснула, предоставив очарованному старцу любоваться ее светлой красотой, ее нежным телом; и все же был он в большом смущении, понимая, что сохранить ее в столь приятном для него неведении окажется не легче, чем объяснить, почему быки непрестанно жуют свою жвачку. И хотя будущее не сулило ему ничего доброго, он так возгорелся, созерцая дивные совершенства Бланш, прелестной в невинном своем сне, что решил сохранить ее для себя одного и зорко оберегать сей чудесный перл любви. И со слезами на глазах стал он целовать ее мягкие золотистые волосы, прекрасные веки, ее алые и свежие уста, действуя с превеликой осторожностью, в страхе, что она проснется... Вот и все, что он познал в первую брачную ночь, — немые услады жгли ему сердце, а Бланш не шелохнулась. И бедняга горько оплакивал зимний хлад своей старости и понял, что бог подшутил над ним, дав ему орехов в ту пору, когда у него уже не осталось зубов.