– Несс говорит, что Мадсены могут приехать в любой момент.

Я вспоминаю день, когда Ева появилась в «Мельнице». В первые дни своего пребывания в приюте большинство малышек или плачут, точно брошенные котята, или воркуют, опустив ресницы. Ева была молчаливой: темноволосой, со смуглой кожей и сверкающими темно-карими глазами. За полгода она едва вымолвила пару слов. До тех пор, пока как-то утром ее Вуббинс не зацепился за что-то, разорвавшись почти пополам. Вуббинс, жуткая тряпичная игрушка, предположительно в виде кролика, был без одного глаза, а его набивка вечно собиралась комками. Ева пришла ко мне и со слезами на глазах, протянула его.

– Ты можешь починить его? – спросила она. Я была первым – и единственным – человеком, которого она попросила о чем-либо.

Теперь же глаза Евы, миниатюрной для своих одиннадцати лет, находятся точно на уровне моего сердца.

– Марит! – произносит она, поворачиваясь ко мне. Когда наши глаза встречаются, на ее лице расцветает прелестная улыбка. – Откуда ты узнала, что нужно прийти сегодня?

– Агнес в кои-то веки на что-то сгодилась, – отвечаю я, протягивая ей платье. – Ненамеренно, конечно. Вот, держи.

Ева бросается к своему наряду.

– Ты только посмотри! – восклицает она, осторожно касаясь ткани кончиками пальцев. – Ты что, пытаешься сделать так, чтобы меня увезли отсюда?

Мой желудок сжимается, и я поворачиваюсь к ней спиной.

– Поспеши.

Пока она переодевается, я смотрю на маленький квадратик серого неба. В первую неделю после ухода из «Мельницы» я каждый вечер выскальзывала из мастерской Торсена и приходила сюда, чтобы взглянуть на окно общей спальни. Меня саму удивляла моя тоска по Несс, по Еве, по моей постели. На четвертую ночь я заметила в окне Еву: она отрабатывала пируэты в слабом свете уличного фонаря, пока все остальные спали. Я целый час смотрела на нее, и к тому времени, как вернулась в мастерскую, в моей душе почему-то угольком разгорелась надежда.

Мое сердце закрывается, как цветок ночью, и я гадаю, сколько минут разлуки нужно, чтобы превратить того, кого ты любишь, в чужого человека?

Я крепко зажмуриваюсь.

– Тебе помочь с пуговицами?

В ответ Ева тихонько взвизгивает от радости.

– Я похожа на Хелену Вестергард? – спрашивает она, крутясь перед зеркалом. Хелена Вестергард, сирота из «Мельницы», которая выросла и стала одной из самых прославленных балерин Дании. В то время когда другие маленькие сироты жаждали послушать сказки Ганса Кристиана Андерсена, а те, что постарше, хотели страшных легенд о жуткой демонице Маре-Ветт, Ева всегда просила рассказать ей о Хелене Вестергард.

– Ты даже лучше Хелены Вестергард, – отвечаю я ей, и все же угли затаенной обиды внезапно разгораются в моей душе от упоминания этого имени. Хелена протанцевала себе путь к статусу, о котором никто из нас, воспитанниц «Мельницы», даже мечтать не мог. Сначала на королевскую сцену Дании, а потом, посредством брака, вошла в блистательное и богатое семейство Вестергардов. Я никогда не рассказывала Еве о моей собственной горькой связи с Вестергардами. О том, что именно им принадлежала шахта, в которой погиб мой отец. О том, что Вестергарды прислали возмещение, которого едва хватило, чтобы покрыть расходы на похороны отца, не говоря уже о похоронах моей сестры месяц спустя. Вместо этого я пересказывала истории о легендарном возвышении Хелены Вестергард, а потом прикусывала язык, на котором это имя вертелось еще долгое время. Когда Ева засыпала, я дивилась тому, что жизнь знаменитой балерины была странным отражением моей собственной: Хелена покинула «Мельницу» для роскошного будущего в семье Вестергардов с их шахтами, в то время как эти самые шахты отняли мое будущее и отправили в «Мельницу». Своего рода полный круг, монета, где Хелене досталась светлая сторона, а мне темная, и я никак не могла отделаться от мыслей об этой странной связи.

– Марит, – произносит Ева, поправляя лямку на плече и вздрагивая от предвкушения. – Это действительно может случиться сегодня.

– Может, – бодрым тоном подтверждаю я. Потом моргаю, изо всех сил стараясь не думать о том, как она выглядела в четыре года, когда по ночам забиралась ко мне в кровать, потому что вой ветра за окном пугал ее.

– И это значит, что мы, возможно, видимся в последний раз… – продолжает она.

Я отворачиваюсь. Я знаю, чего она хочет от меня, и, чувствуя странную неловкость, принимаюсь теребить завязки своего передника.

– Пожалуйста, – тихо говорит она. – Я заслуживаю того, чтобы знать, верно? Ты обещала, что когда-нибудь скажешь мне. – Ее потертые туфельки шелестят по деревянному полу.

Несколько лет назад она подслушала, как старшие девочки сплетничали о вещах, до понимания которых она почти доросла. О том, что ее мать владела магией и что это убило ее. Я никогда прямо не врала Еве о том, что сама тоже наделена магией. Но этой тайной я никогда не делилась ни с кем, строго охраняя свой секрет с той самой ночи, когда умерла моя сестра. А разговоры о Фирне всегда подводили слишком близко к другим вопросам, на которые я не хотела отвечать.

– Ладно, – говорю я наконец, сосредоточив внимание на пряди волос, выбившихся из прически Евы. – Да, я полагаю, что ты уже достаточно большая, чтобы услышать это. Я действительно считаю, что твою мать мог убить Фирн. Я однажды подслушала, как Несс говорила об этом.

Плечи Евы напрягаются.

– Моя мать слишком беспечно обращалась с магией? – она с трудом сглатывает, как будто я подтвердила что-то, чего она всегда боялась. – Когда я была маленькой? Она… предпочла это мне?

– Все не так просто, – отвечаю я и закалываю шпилькой выбившийся локон. – Попробуй представить себе магию как игру с очень сложными правилами. – Я вздыхаю. – И иногда… возможно, риск того стоит. Может быть, это лучший выбор из двух трудных вариантов.

– Игра… – Печаль омрачает ее глаза, как будто задевает что-то в глубине ее существа. То самое, чего я всегда пыталась избежать. – Игра, которую она проиграла, – шепчет Ева.

Я скупо киваю ей и думаю: «И моя сестра Ингрид – тоже».

– Ева? – зовет с нижнего этажа Несс.

– Иду! – откликается она, после чего неожиданно поднимает взгляд на меня, и ее темные глаза горят в сером полумраке комнаты. – Но ты уверена, Марит? Потому что… у меня нет магии.

Я подозревала об этом, но теперь меня охватывает такое сильное облегчение, что едва удерживаюсь на ногах.

– Это хорошо, – тихо говорю я. Ева обвивает меня руками, и я обнимаю ее в ответ, чувствуя, какая она тонкая и хрупкая.

– Марит, погоди. У тебя ведь тоже ее нет… верно? – спрашивает она, неожиданно отстраняясь.

Я вспоминаю потрясение на ее маленьком личике много лет назад, когда я вернула ей Вуббинса, чудесным образом приведенного в порядок. Ощущение магии наконец исчезает из моих пальцев, и приятный холодок сменяется теплом. Мне хочется взглянуть на их кончики, на тонкую кожу своих запястий.