— Дуглас! — вырвалось у доминиканца.

Седой человек быстро обернулся.

— Меня зовут сэр Уильям, и тебе, святой отец, стоило бы это усвоить!

Священник заморгал, видимо еще не совсем очнувшись от молитвенного экстаза, потом встряхнулся, небрежно поклонился, как бы признавая свою оплошность, и пояснил:

— Я разговаривал с благословенным Домиником.

— Ну, это дело важное. Надеюсь, ты попросил его убрать этот чертов туман?

— Он сам поведет нас сегодня. Он укажет нам путь!

— Тогда ему самое время натянуть свои чертовы сапоги, — проворчал священнику сэр Уильям Дуглас, рыцарь из Лиддесдейла, — потому как готов твой святой или нет, а мы выступаем.

Старая, тронутая по кайме и на локтях ржавчиной кольчуга сэра Уильяма была не раз пробита в боях, так что новые кольца бросались в глаза, а видавший виды щит был испещрен вмятинами, как лицо шрамами. Ему минуло сорок шесть, и он утверждал, что носит самое меньшее по одному рубцу, оставленному мечом, копьем или стрелой, за каждый год, высеребривший сединой его короткую бородку.

— Поехали, отец, — добавил рыцарь, распахивая тяжелые ворота хлева. — У меня есть для тебя лошадь.

— Я пойду пешком, — сказал Бернар де Тайллебур, взяв крепкий посох с кожаной петлей, пропущенной сквозь навершие.

— Ну, тогда ты и речку перейдешь «аки посуху», не намочив ног, а? — усмехнулся сэр Уильям. — А заодно, надо думать, и твой слуга.

Во всем отряде он был единственным, на кого набожность французского доминиканца не производила ни малейшего впечатления. Вот в хорошо вооруженном, уверенном в себе слуге священника угадывался человек опасный, но все знали, что сэр Уильям Дуглас не боится никого на свете. Он был таном, пограничным вождем, защищавшим свою землю огнем и копьем, и вряд ли мог проникнуться трепетом перед каким-то ретивым святошей из Парижа. По правде сказать, рыцарь не больно-то жаловал святош, но взять с собой в этот утренний рейд Бернара де Тайллебура ему велел сам король, и сэр Уильям нехотя согласился.

Солдаты между тем садились в седла. Поскольку боя не предвиделось, все были вооружены легко. Некоторые, как и их командир, все-таки не расстались со щитами, но многие решили обойтись одними мечами. Бернар де Тайллебур в мокрой, заляпанной грязью рясе поспешил к сэру Уильяму.

— Вы собираетесь войти в город?

— Конечно нет. Я не стану соваться в этот чертов город. У нас перемирие, разве ты не помнишь?

— Но если у нас перемирие…

— Если, черт возьми, перемирие, то, значит, и перемиримся.

Французский священник хорошо знал английский, но ответ командира отряда понял не сразу.

— Значит, схваток не будет?

— Между нами и горожанами? Нет, не будет. Кстати, на сто миль окрест нет никаких английских вояк, вот так-то. Мы собираемся не драться, а прошерстить окрестности, чтобы раздобыть еду и фураж. Еду и фураж, святой отец! Чтобы выигрывать войны, нужно кормить людей и лошадей, — произнес сэр Уильям, взбираясь на подведенного оруженосцем коня. Он вставил носки сапог в стремена, взялся за поводья и добавил: — Я доставлю тебя к самому городу, отец, но дальше тебе уже придется крутиться самому.

— Крутиться? — переспросил Бернар, но сэр Уильям уже повернул лошадь, пришпорил ее и направил на разбитую глинистую дорогу, пролегавшую между двумя низкими каменными оградами. Двести верховых ратников, казавшихся в это унылое утро мрачными серыми тенями, последовали за ним и священником, покачиваясь на своих рослых, заляпанных грязью лошадях и стараясь не сбиться с темпа. Слуга двинулся за своим хозяином с невозмутимым спокойствием: судя по всему, этот малый привык находиться среди солдат. Более того, его поведение позволяло предположить, что оружием он владеет лучше многих бойцов сэра Уильяма.

Доминиканец и его слуга были отправлены в Шотландию наряду с дюжиной других посланцев короля Франции Филиппа Валуа к шотландскому королю Давиду Второму. Это посольство было криком о помощи. Англичане огнем и мечом прошли по Нормандии и Пикардии, наголову разгромили французскую армию возле деревни под названием Креси, и теперь их лучники удерживали дюжину крепостей в Бретани, тогда как всадники совершали опустошительные набеги из наследственных владений Эдуарда Английского в Гаскони.

Все это и само по себе было хуже некуда, а вдобавок еще вся Европа убедилась, что Францию можно разорять и грабить совершенно безнаказанно. В настоящее время король Эдуард осаждал важный стратегический пункт, большой портовый город Кале. Филипп Валуа делал что мог для того, чтобы снять эту осаду, но близилась зима, а результата все не было; французские рыцари ворчали, что их король — плохой воин. В таких обстоятельствах он счел за благо обратиться к Давиду Шотландскому, сыну Роберта Брюса, с предложением вторгнуться в Англию. При этом французы рассчитывали, что англичанам придется снять осаду Кале, чтобы защитить свою землю; шотландцам же они внушали, что поскольку войска Англии увязли где-то на материке, то ли в Бретани, то ли в Гаскони, то страна беззащитна и станет для них легкой добычей. И, разумеется, шотландцы не устояли перед соблазном безнаказанно посчитаться со своими исконными врагами.

Их армия вторглась на юг.

То была самая большая армия, когда-либо посылавшаяся Шотландией через южную границу. В поход отправились все знатнейшие лорды, сыновья и внуки воителей, посрамивших Англию в кровавой сече Бэннокберна. Эти лорды вели за собой свои закаленные в бесчисленных и нескончаемых пограничных стычках дружины, но на сей раз к ним присоединились также вожди кланов с гор и островов, предводители диких племен, говоривших на невразумительной тарабарщине и сражавшихся как черти, вырвавшиеся из ада на волю. Тысячи свирепых бойцов отправились в Англию за добычей, и французские послы с чувством исполненного долга отбыли домой. Они собирались доложить Филиппу Валуа, что Эдуард Английский наверняка снимет осаду с Кале, как только узнает, что отряды короля Давида разоряют его северные окраины.

Французские послы отплыли домой, и только Бернар де Тайллебур остался, поскольку у него было дело в северной Англии. В первые дни вторжения он не испытал ничего, кроме досады. Шотландская армия насчитывала двенадцать тысяч воинов, больше, чем было у Эдуарда Английского, когда тот разбил французов при Креси, однако, перейдя границу, это могучее войско застряло перед небольшой крепостишкой, которую оборонял гарнизон из тридцати восьми человек. Крепость, конечно, взяли, и все тридцать восемь ее защитников погибли, но шотландцам это стоило четырехдневной задержки. Еще больше времени ушло на переговоры с жителями Карлисли, заплатившими золотом за то, чтобы их город не подвергся разграблению, после чего молодой шотландский король и его доблестное войско три дня предавались грабежу в великом приорате Черных Каноников в Хэксэме. Теперь, спустя десять дней после пересечения границы, изрядно поблуждав по вересковым пустошам северной Англии, шотландцы добрались-таки до Дарема. Город предложил им выкуп в тысячу золотых фунтов, и король Давид дал горожанам два дня, чтобы собрать деньги.