По всей видимости, таким же сумасшедшим. А если предположить, что он и в самом деле рассчитывал обогнать Ингу – значит, еще более сумасшедшим…

Предвкушая долгожданную победу, Инга вздохнула поглубже, в кровь закусила губу и плавно увеличила скорость. Сантиметр за сантиметром она забирала у шестерки пространство дороги. Но в тот момент, когда ей удалось вырваться вперед почти на половину корпуса машины, на встречную полосу из-за дальнего поворота тяжело выползла длинная гусеница груженого КАМАЗа.

– Черт! – выругалась Инга. Расстояние стремительно сокращалось. КАМАЗ дал предупреждающий сигнал и слегка вильнул к обочине. Водитель «шестерки», по всей видимости, ликовал, а Инга задыхалась от бессильной ярости: теперь придется сбрасывать скорость, временно пристраиваться позади «жигуленка», чтобы пропустить КАМАЗ, а потом начинать гонку сначала – как же не вовремя появилась эта чертова гусеница! Метров через сто – сто пятьдесят Инга бы уже точно вырвалась вперед, и тогда ей бы не пришлось тормозить, отдавая драгоценные секунды.

Обреченно вздохнув, она убрала ногу с педали газа и нажала на педаль тормоза.

Не почувствовав никакого сопротивления, педаль провалилась.

Кровь, рассредоточенная по венам, в считанные доли секунды отхлынула и ударила в виски. Откуда-то издалека послышался крик. Нет, конечно же, это кричала не Инга, потому что Инга просто не могла так кричать. Этот крик разорвал вакуумную тишину салона «Лексуса» в тот момент, когда стало очевидным: тормоза отказали. Снова и снова нажимая на эту чертову педаль, Инга упиралась в пол, не чувствуя никакого сопротивления.

Времени на раздумья не оставалось. Нужно было просто зажмуриться и, отпустив руль, дождаться лобового столкновения. Или же, вывернув руль влево, попытаться сбросить машину в кювет. Если хватит сил…

Сил у Инги хватило. Но не хватило времени.

КАМАЗ на полном ходу впечатался в заднюю часть корпуса, и «Лексус» взлетел в воздух, совершив стремительный переворот вокруг своей оси, после чего с грохотом приземлился на крышу.

Инга успела еще подумать о том, что ей не хочется умирать. Что она, пожалуй, отдала бы все на свете только ради того, чтобы пожить еще немного. Совсем немного. Один день. Или несколько часов. Минут. Секунд…

* * *

Теперь, вспоминая тебя, я всегда вижу луну, лежащую у тебя на ладони.

В свете луны твои вытянутые пальцы кажутся абсолютно белыми и почти прозрачными. Мертвыми. И если бы не твой тихий смех, доносящийся сверху – наверное, я бы подумал, что ты привидение, и испугался. Ведь мне всего лишь четырнадцать лет, а в этом возрасте еще простительно верить в привидения и бояться их. Особенно ночью, при свете луны.

Задрав голову, я стою под огромным дубом, тревожный и на смерть испуганный взгляд прикован к ветке дерева. Ветка корявая, слишком тонкая. Ты смеешься почти беззвучно, ветка качается. Невольно прикидываю расстояние до земли, раздумывая, что будет, если ветка сломается и ты упадешь вниз. Делаю короткий шаг вправо – кажется, здесь у меня будет больше шансов поймать тебя, не позволить удариться о землю и разбиться на тысячи хрустальных осколков. Впрочем, помешать я вряд ли смогу, если тебе вдруг придет в голову упасть с ветки. Захочешь – упадешь, в этом вся ты, самовольная, никому и ничему не подвластная, как какая-нибудь природная стихия. Цунами, наводнение, землетрясение, извержение вулкана… Даром что девчонка.

Инга, шепчу я.

Слишком тихо, и ты не слышишь.

Луна лежит у тебя на ладони. Круглая, желтая и спокойная, как удав. Сравнивать луну с удавом глупо, но в то же время у меня появляется великолепная причина хоть на минуту отвлечься от своих страхов, что я и делаю. Спокойная, как спящий младенец. Сравнение со спящим младенцем кажется мне более удачным, и твои бледные вытянутые пальцы, на которых лежит луна, прекрасно дополняют картину, превращаясь в колыбель, в мягкую перину. Почти забываю про свои страхи: ветка дуба наверняка достаточно крепкая, она не сломается, и ты не упадешь вниз, превратившись в осколки. Скорее это она, луна, свалится вниз и ударит меня по голове, если ты вдруг уберешь свою ладонь, в которой она так уютно расположилась.

«Видишь? Она лежит у меня на ладони», – с чувством затаенной гордости шепчешь ты сверху, а я в ответ требую:

«Спускайся же ты наконец! Свалишься ведь, собирай потом тебя по кусочкам!»

Как обычно, ты меня игнорируешь. Мои слова для тебя – что ветер в ночи, в них не больше смысла, чем в шелесте листьев или в каплях дождя, бьющихся о стекло.

«Инга!» – на этот раз в голосе моем звучит неподдельная ярость.

«Тихо!» – ты прижимаешь к губам указательный палец левой руки – луна покоится в правой, ты совершенно уверена в том, что луна спит, и игнорируешь соображения собственной безопасности, жертвуя ею во имя спокойствия необычного младенца.

Смотреть на это у меня просто нет сил. Ты сидишь на чертовой ветке, держась зубами за воздух, указательный палец левой руки как будто приклеился к губам – я знаю, что ты меня дразнишь. Три метра, снова прикидываю я расстояние. Может, четыре. Не смертельно, шепчет внутри голос рассудка. Никаких хрустальных осколков. Самый крайний вариант – это гипс на обе ноги, и ты его заслужила. Опускаю голову, чувствуя, как ломит затекшая шея. Несколько секунд злорадствую, представляя тебя лежащей на больничной койке, с двумя ногами, подвешенным к нависающей над кроватью специальной конструкции. Пытаюсь представить раскаяние на твоем лице. Не получается. Несмотря на загипсованные ноги, не вижу никаких признаков раскаяния. Вижу себя в той же больничной палате – сижу рядом с тобой, на табуретке, на коленях – пакет с апельсинами, уголки губ опущены вниз, глаза – как у побитой собаки, чувство вины давит на грудь, и я почти задыхаюсь. На роль побежденного из нас двоих гожусь только я. Приходится с этим смириться и предпринять очередную попытку заставить тебя спуститься с небес на землю. Не поднимая головы, спрашиваю, не сошла ли ты с ума окончательно, надеясь получить ответ.

Вместо этого получаю удар по голове.

Оглядываю пространство вокруг себя и вместо свалившейся с неба луны вижу обыкновенный шлепанец. Дурацкий белый шлепанец, упавший с твоей ноги как будто случайно. Наклоняюсь, поднимая его с земли, снова слышу над головой твой глупый смех и понимаю, что ни о каких случайностях здесь речи быть не может. Твоя голая пятка демонстративно висит в пустоте. Снова прикидываю расстояние – нет, не дотянуться. Жажда мести овладевает мной. Потираю ушибленное место. Прицеливаюсь и кидаю злополучный шлепанец далеко-далеко, в темные кусты, густые и аккуратно подстриженные. Не слишком успешно – над кустами блеклый фонарь, в отпечатке его света на асфальте замечаю крохотное белое пятно и мысленно обзываю себя неудачником.

Ты снова смеешься. Я поднимаю голову и снова вижу тебя и луну в твоей ладони. Указательный палец благополучно отлепился от губ, но теперь твоя левая рука забралась в карман джинсов – ты по-прежнему не думаешь о безопасности. Смеешься осторожно и тихо, чтобы не потревожить спящую луну, но я все равно слышу этот смех. В этот момент происходит что-то невероятное – я начинаю смеяться вместе с тобой. Твой смех всегда заразителен, он для меня как вирус, передающийся воздушно-капельным путем. Чтобы избежать опасности заражения, нужно перестать дышать с тобой одним воздухом.