Автор «Полыньи счастья» на всякий случай решил проверить, не забыл ли он чудодейственную последовательность космического ритма. Барабаня по стене трам-там-там-трам-там-там-трам-тарарам-там-там, Андрей Львович вспомнил: это же тот самый заветный стук в дверь, о котором они условились с Натальей Павловной! Вдохновленный таким мистическим совпадением, писодей торжественно постучал костяшками по лбу, а потом, радостно смеясь, еще и еще раз, все сильней, сильней, все громче и громче, все веселей и веселей. Он колотил себя по голове, пока не услышал грохот, доносившийся из прихожей. Кокотов с трудом разлепил глаза, различил гулкие удары: трам-там-там-трам-там-там-трам-тарарам-там-там — и услышал знакомый голос:

— Мой рыцарь! Вы спите? Это я — откройте…

Он окончательно очнулся: в темном окне сиял ломоть луны. В номере было холодно. В приоткрытую балконную дверь сквозняк, пульсируя, втягивал и отпускал занавеску. Писодей сел на кровати, почувствовал головокружение, оперся, чтобы не потерять равновесия, о матрац и с криком отдернул руку: его пальцы ощутили опасный скользкий холод, похожий на змею, неведомо как заползшую в постель. Но это оказался всего лишь кинжал, торчавший из-под подушки. Трость лежала в ногах.

— Мой спаситель! Почему же вы молчите?! — доносилось из-за двери. — Вы спите? Я вас разбужу! Ах, как я вас разбужу!

Значит, «богомол» приснился! Андрею Львовичу показалось, что его позвоночник превратился в сосульку, упершуюся ледяным острием в мозг.

— Я привезла гаражное вино! Откройте же!

Значит, нет никакого космического ритма!

— Трам-там-там-трам-там-там-трам-тарарам-там-там! — грохотала упорная дама.

Значит, все осталось как есть!

— О, мой герой! Проснитесь!

Значит, я по-прежнему болен и скоро умру…

Это открытие сокрушило Кокотова. Он скорчился калачиком и с головой накрылся одеялом, подоткнув края так, чтобы не слышать воплей и грохота: бывшая пионерка, кажется, принялась бить в дверь каблуком. Но приглушенные звуки доносились и сквозь байку. От ее голоса, еще недавно желанного и волнующего, автора «Роковой взаимности» замутило. Невозможно было даже помыслить о том, что эта шумная женщина, эта ополоумевшая самка с мокрым мохнатым лоном и титановой шейкой, эта многомужняя распутница ворвется в его комнату. Зачем? Для нелепого барахтанья, кончающегося постыдным кряхтением. Ехидный Создатель, наверное, гнусно хихикал, придумывая для людей способ размножения. Испорченный старик!

Кокотов нашарил рукоять кинжала и решил: если бывшая пионерка все-таки снесет дверь, он встретит ее острием клинка. Да! Он ненавидел Наталью Павловну за то, что она здорова, за то, что своей нахрапистой похотью нарушает его тихий союз с небытием, губит загадочную тишину, в которой разворачивает бутоны страшная орхидея с изысканным именем Метастаза. И чтобы остаться наедине с этим загадочным цветком смерти, распускающимся в его мозгу, писодей был готов на все: убить, зарезать, загрызть…

Грохот и призывные крики стихли, потом долго звонил городской телефон и нескончаемо рыдала Сольвейг, оплакивая Андрея Львовича, ничем не заслужившего такой неудачной и такой короткой жизни.

На следующий день Кокотов спал почти до обеда, а проснувшись, выглянул в окно: лес, прихваченный ранними заморозками, пожелтел и побелел, точно Хома Брут, насмотревшийся нечеловеческих кошмаров в ночной часовне. На ограде лоджии писодей увидел крупную птицу с серой головкой, палевой грудкой и зеленоватыми крыльями. Она клевала красную сморщенную рябину и осторожно поглядывала вокруг выпуклым юрким глазом. Ему показалось, что она вот-вот заговорит с ним о здоровье, но пернатая гостья, почувствовав на себе человеческий взгляд, взмахнула крыльями и улетела, как давешний «богомол».

Андрей Львович не удержался и коротко всплакнул над своим несбыточным сном, над невозможностью чуда. Потом побрел в ванную — умылся, почистил зубы, снова улегся в постель и стал казнить себя за то, что не открыл вечор Наталье Павловне. Это ж какое-то помрачение — не впустить в номер женщину, которая от нетерпения даже колотила каблуком в дверь! Непостижимо! Автор «Преданных объятий» не поленился, сползал в прихожую, высунулся в коридор — так и есть: внизу на фанеровке виднелись черные загогулины — следы от каблуков. Он хотел немедленно звонить ей и молить о невозможном — о прощении, но, взяв в руки «Моторолу», обнаружил, что Обоярова набирала его номер раз десять, а потом разразилась гневной эсэмэской:

Кокотов, Вы невыносимы. Прощайте! Н. О.

Тогда Андрей Львович стал сочинять в уме ответную эсэмэску, крутясь мыслью почему-то вокруг знаменитого романа Кундеры «Невыносимая легкость бытия». Когда-то, мечтая разгадать секрет нобелевского мастерства, он прочел его дважды, никаких особых тайн там не обнаружил, зато удивился, насколько же этот чех не любит русских — до зубовного скрежета, до абсурда, до глупой и злобной напраслины. Надо додуматься: оказывается, наши солдатики в 1968-м, высунувшись из танков, исходили жадной слюной, провожая взглядами длинноногих пражанок в мини-юбках. Нет, не из-за уставного казарменного воздержания! А потому, что якобы в СССР стройные женские ноги были такой же редкостью, как сервелат в гастрономе — сразу очередь выстраивалась. Уродливые лытки неопрятных советских баб, по мнению злыдня Кундеры, навеки искривились от примеси грязной кочевой крови.

Писодей мысленно выстроил перед собой в ряд Елену, Лику, Лорину Похитонову, Веронику, Валентину Никифоровну, Нинку и Наталью Павловну. Ну и где кривые? А ведь лет пятнадцать назад, когда он читал «Невыносимую легкость бытия», эта злобная чушь отзывалась в нем болезненным сочувствием. Как же всем им тогда захламили головы!

«Встретить бы этого Кундеру и дать в морду!.. Господи, о какой ерунде я думаю!»

Вдруг Андрей Львович снова задумался о знакомых женских ногах, увиденных в замочную скважину, но тут, отвлекая от сравнительных воспоминаний, булькнула «Моторола» — и на экране возник конвертик. Кокотов, затаив сердце, распечатал:

О, мой бедненький рыцарь, о, мой несчастный спаситель! Я знаю про Вашу беду. Мне рассказал Дм. Ант. Мужайтесь! Диагноз не приговор. Медицина всемогуща, а вера всесильна. Я позвонила отцу Владимиру. Он обещал молиться сугубо за Вас и советует обязательно попоститься и причаститься перед операцией. Я говорила с отцом Яковом. У него есть молитва-оберег, найденная академиком Яниным в Новгороде в культурном слое XI века. Несколько человек, в том числе певец Марик Стукачев и боксер Клинченко, вылечились с помощью этой молитвы от серьезных болезней. Я скоро примчусь к Вам и привезу текст. Когда буду подъезжать, дам знать. Надеюсь, дверь, жестокий, Вы мне все-таки откроете! Я буду Вашей сестрой милосердия, сиделкой, другом! Еду, еду, еду, Ваша, Ваша, Ваша! Н. О.