Через мгновение она повернулась спиной к развороченному взрывом дому внизу – с такой высоты развороченный дом казался сущим пустяком – и помогла уложить остальное снаряжение в подседельные сумки и на багажник скутера. Пятнадцать минут спустя они оставили позади огненную розу и поехали на запад, сквозь холодную и ветреную тьму.

* * *

Для Фрэн Голдсмит день закончился легко и безболезненно. Она почувствовала, как теплый воздух мягко толкнул ее в спину, а в следующее мгновение уже летела сквозь ночь. Ее вышибло из сандалий.

Чтоза?.. – подумала она.

Фрэнни приземлилась на плечо, сильно ударившись, но не почувствовав боли. Она оказалась в ложбине, которая тянулась с севера на юг позади дома Ральфа.

Перед ней опустился стул, аккуратно, на ножки. Обивка сиденья почернела и дымилась.

ЧтозаХРЕНЬ?

Что-то шмякнулось на стул и скатилось с него. Что-то, сочащееся кровью. С нарастающим ужасом Фрэн поняла, что это рука.

Стью? Стью? Что происходит?

Но тут ее накрыл устойчивый скрежещущий рев, и бомбардировка продолжилась: вокруг падали камни, куски дерева, кирпичи. Потрескавшаяся стеклянная секция (кажется, книжный шкаф в гостиной Ральфа состоял из таких секций). Мотоциклетный шлем с ужасной, смертельной дырой в затылочной части. Она все ясно видела… слишком ясно. А ведь несколько секунд назад во дворе царила тьма.

Ох, Стью, Господи, где ты? Что происходит? Ник? Ларри?

Кричали люди. Скрежещущий рев не стихал. Во дворе было светлее, чем в полдень. Каждый камешек отбрасывал тень. Бомбардировка продолжалась. Доска с торчащим из нее шестидюймовым гвоздем упала у самого носа Фрэн.

…ребенок!..

И, наступая на пятки этой мысли, пришла другая, повторение предчувствия дурного: «Это сделал Гарольд, это сделал Гарольд, это…»

Фрэнни ударило по голове, шее, спине, что-то огромное приземлилось на нее, словно гроб с мягкой обивкой.

ОХ ГОСПОДИ ОХ МОЙ РЕБЕНОК…

А потом чернота засосала Фрэн в неизведанную пустоту, куда за ней не мог последовать даже темный человек.

Птицы.

Она услышала пение птиц.

Фрэн долго лежала в темноте, слушая птиц, прежде чем поняла, что темнота эта – ненастоящая. Красноватая, движущаяся, мирная. Она вызвала у Фрэн мысли о детстве. Субботнее утро. Не надо идти в школу, не надо идти в церковь, можно спать сколько хочешь. В этот день просыпаешься мало-помалу, постепенно, в свое удовольствие. Лежишь с закрытыми глазами и не видишь ничего, кроме красноватой темноты, в которую превращается субботний солнечный свет, пройдя через тонкую сетку капилляров в веках. Слушаешь птиц, поющих на старых дубах, которые растут возле дома, и до ноздрей долетает запах соли, потому что зовут тебя Фрэнсис Голдсмит и тебе одиннадцать лет в это субботнее утро в Оганквите…

Птицы. Она слышала птиц.

Но это не Оганквит, это

(Боулдер)

Она долго билась над этим в красноватой темноте, а потом внезапно вспомнила взрыв.

(?Взрыв?)

(!Стью!)

Ее глаза широко раскрылись. В них стоял ужас.

– Стью!

И Стью сидел рядом с ее кроватью, Стью с чистой белой повязкой на предплечье и отвратительной ссадиной на щеке, с частично обгоревшими волосами, но живой, рядом с ней, и когда она открыла глаза, невероятное облегчение отразилось на его лице, и он выдохнул:

– Фрэнни! Слава Богу!

– Ребенок. – В горле у нее пересохло. Слово получилось едва слышным.

Стью озадаченно посмотрел на нее, и ослепляющий страх начал расползаться по телу Фрэнни.

– Ребенок, – повторила она, протолкнув это слово сквозь наждачную бумагу, выстилавшую горло. – Я потеряла ребенка?

Он понял. Обнял ее здоровой рукой.

– Нет, Фрэнни, нет. Ребенка ты не потеряла.

Тут она заплакала, раскаленные слезы потекли по ее щекам, и яростно прижала его к себе, пусть все ее мышцы, казалось, завопили от боли. Она прижала его к себе. О будущем можно поволноваться позже. Все, что ей требовалось сейчас, находилось в этой залитой солнцем комнате.

А через открытое окно долетало пение птиц.

– Расскажи мне, – чуть позже попросила она. – Насколько все ужасно?

Он помрачнел, на его лице читалась печаль. Рассказывать ему определенно не хотелось.

– Фрэн…

– Ник? – прошептала она. Сглотнула и почувствовала, как в горле что-то щелкнуло. – Я видела руку. Оторванную руку.

– Может, лучше подождать…

– Нет. Я должна знать? Все плохо?

– Семеро погибших. – Стью осип. – Полагаю, нам еще повезло. Могло быть гораздо хуже.

– Кто, Стюарт?

Он неловко взял ее за руки.

– Один из них Ник, милая. Там была стеклянная панель… ты понимаешь, стекло с йодированным покрытием… и оно… – Он помолчал, глядя на свои руки, потом вновь посмотрел на нее. – Он… мы смогли опознать… по некоторым шрамам… – На мгновение Стью отвернулся. Фрэн со всхлипом вдохнула.

Потом Стью снова повернулся к ней и продолжил:

– И Сью. Сью Штерн. В момент взрыва она еще находилась в доме.

– Это… такое просто невозможно, да? – спросила Фрэн. Ошеломленная, потрясенная, сбитая с толку.

– Это правда.

– Кто еще?

– Чэд Норрис.

Фрэнни вновь со всхлипом засосала воздух. Из уголка глаза скатилась слезинка. Она рассеянно смахнула ее.

– Из участников совещания погибли только трое. Это прямо-таки чудо. Брэд говорит, что в стенном шкафу взорвались восемь, а то и девять динамитных шашек. И Ник, он почти… я думаю, в момент взрыва он, возможно, уже держал эту обувную коробку в руках…

– Не надо, – попросила она. – Точно нам все равно не узнать.

– Да и толку от этого не будет, – согласился он.

Среди тех, кто приехал к дому Ральфа и Ника на мотоциклах, погибли четверо. Андреа Терминельо, Дин Викофф, Дейл Педерсен и юная девушка Пэтси Стоун. Стью не сказал Фрэн, что Пэтси, которая учила Лео играть на флейте, убил магнитофон «Волленсак» Глена Бейтмана. Практически снес ей голову.

Фрэн кивнула, и ее шею пронзила боль. Когда она пыталась сдвинуться, даже на чуть-чуть, от боли начинала вопить вся спина.

Двадцать человек получили ранения, и один, Тедди Уайзак из похоронной команды, уже скончался. Еще двое находились в критическом состоянии. Льюис Дешам лишился глаза. Ральф Брентнер – третьего и четвертого пальцев на левой руке.