Ора рассуждала, рассматривая свою опустевшую чашку. Узор, идущий по внутреннему краю, состоял из повторяющихся вензелей прадеда и прабабки.

— Не вам судить о человеке, которого вы практически не знаете, — сказал я сквозь зубы.

— Конечно-конечно, — насмешливо согласилась она. — Вы действительно собираетесь принять его вызов?

— Моя честь не допускает другого выхода, — сказал я сухо. — Более того — я буду драться без применения магии.

— Этого тоже требует ваша честь? — спросила Ора разочарованно.

— Моя честь не допускает…

— Полноте! — Ора со звоном опустила чашку на блюдце. — Применять магию по отношению к баронессе ваша честь не запрещала, а тут, видите ли…

— Осторожнее с посудой! — рявкнул я так, что на люстре затряслись подвески. — И не беритесь рассуждать о том, в чем не смыслите.

* * *

Бились на берегу реки — Ятер заблаговременно велел своим людям оцепить и берег, и близлежащие поля, и не пропускать к месту поединка ни единой мыши, не говоря уже о любопытных поселянах. Накануне я немного попрыгал с мечом — мышцы кое-что помнили; правда, я не упражнялся уже несколько лет, а Ятер, я знал, ежедневно пыхтит в специальной зале, тренируясь с оружием и без. Мне приходилось полагаться на ловкость да на скорость реакции, а уж в этом я всегда — с раннего детства — превосходил бывшего друга.

Весь вечер мои мысли занимала сабая: за те несколько дней, на которые я оставил ее без присмотра, два звена в сторожащей книжицу цепи проржавели и опасно истончились — при том что цепь была заговорена от ржавчины. Чего не сумели сделать века и сырость подземелья — сделала за неделю воля сабаик освобождению; я полностью сменил цепь и замок, и некоторое время сидел, держа тяжеленную книгу в ладонях и нежно бормоча. Я уговаривал ее остаться со мной, утолить мою тягу к знаниям, разделить со мной радость информации — какую только чушь я не молол в тот вечер; когда глаза мои стали слипаться, я снова завалил сабаюкнигами, удвоил сторожевое заклятие и пошел спать.

Уснул я мгновенно, утро встретил бодрым и отдохнувшим; во взгляде Оры, вышедшей проводить меня, читалось явное осуждение:

— Вам совсем не совестно, Хорт? Совсем-совсем не совестно?

Я пожал плечами:

— А вам не жаль меня? Совсем-совсем не жаль? А если Ил убьет меня?

Ора усмехнулась; напряжение ее губ, напомнивших мне о натянутом луке, пробудило память о томзапахе. О предрассветной погоне в росе и лопухах.

— Постарайтесь, чтобы он не убил вас, Хорт. Иначе я очень огорчусь.

— Врете, — сказал я, отворачиваясь. — Но на всякий случай — прощайте…

И вскочил в седло.

И, в последний раз обернувшись, успел увидеть в ее глазах тень настоящей, неподдельной тревоги.

…Ил стоял, опираясь на дедовский меч; помню, как подростками мы тайком пробирались в оружейную, чтобы хоть одним глазком посмотреть на эту диковину. Меч был чрезвычайно похож на орудие, которым управлялся городской палач — но я оскорбил бы Ила, если бы сказал об этом вслух. Предполагалось, что дедушка привез свое оружие из дальнего славного похода; возможно, так оно и было. В те смутные времена ни меня, ни Ила на свете не было, а потому историю меча приходилось принимать на веру.

Итак, Ил стоял, опираясь на меч, и лицо у него было как просевший апрельский сугроб — такое же смятое, серое и обреченное.

Секундантов не предполагалось. Бароновы слуги отошли на всякий случай подальше; я бросил на траву куртку, шляпу, ножны вместе с перевязью; помедлив, снял с пояса футляр с глиняным воплощением Кары. Снял, отказываясь от режима пониженной уязвимости, и, сова свидетель, меня чуть не стошнило от собственного благородства.

Барон помрачнел еще больше. С усилием выдернул меч из земли, вытер острие о рукав белой рубахи:

— Ну… Прощай, колдун.

Первый удар был страшен; не уклонись я вовремя — быть мне разрубленным на две половинки. Следующий удар я принял на основание клинка и тут же ударил сам — атака вышла ничего себе, барон успел парировать в последний момент и я с запоздалым ужасом понял, что едва не убил Ила. Еще чуть-чуть — и выпустил бы приятелю кишки…

Бывшему приятелю.

— Ты мертв, колдун. Ты мертвец!

И Ятер подтвердил свои слова новым ударом. Клинки снова скрестились, звук получился такой, что заложило уши; мы сопели, сойдясь на предельно близкой дистанции, глядя друг другу в глаза, скрежеща клинком о клинок, состязаясь в силе; понимая, что этого соревнования мне не выиграть, я подступил к барону вплотную — и из оставшихся сил провел некое подобие подсечки.

Как ни приблизительно был проведен прием, своей цели он почти достиг — Ил на секунду потерял равновесие. Покачнулся, но не упал, и уже в следующую секунду я едва ушел из-под хитрого, с вывертом, удара.

Он был тренирован и силен, мой бывший друг. Его меч знавал лучшие времена — согласно легенде, по две головы сразу случалось сносить этому клинку; умелым маневром барон развернул меня лицом к солнцу, и я в одночасье почти ослеп.

Это был, наверное, самый неприятный момент нашей схватки. Я видел силуэт врага и летящий белый блик на месте меча; в панике отскочил назад, но чуть-чуть не успел. Фамильное баронское острие коснулось моей груди, мне показалось, что я мертв, уже умер; тогда из белого солнечного марева вынырнуло оскаленное лицо Ила, на этом лице вместо радости была досада, и, ухватившись рукой за окровавленную рубашку на груди, я догадался, что ранен не серьезно.

Царапина.

— Продолжаем, барон!

Барон был рад стараться.

Я парировал удар за ударом, отступал, пятился; Ятер был вынослив, а я уже устал, мое преимущество в скорости сошло на нет. Минуту за минутой жизнь моя висела на гнилой соломинке.

И тут Ятер совершил ошибку!

Ярость подвела его, фамильная ярость Ятеров. Войдя в раж, Ил на секунду открыл левый бок, я понял, что мне дается последний шанс, кинулся в атаку…

И поскользнулся на ровном месте, на сухой траве!

Падающая сталь над моей головой; отчаянный блок, потеря равновесия, падение; у меня хватило сил тут же перекатиться на бок, а в то место, где я лежал, с хрустом вошел клинок Ятера.

Я ударил Ила ногой — промахнулся, удар соскользнул по его бедру. С коротким звуком «хряп!» Ил выдернул меч из земли; я перекатился снова — Ил коротко, четко ударил меня по запястью носком сапога и тут же наступил на мой упавший меч.

Поединок был, по сути, окончен.

Благородный барон Ил де Ятер занес надо мной славную сталь своего воинственного дедушки.

За плечом у Ятера висело солнце, маленькое и злое. Против солнечных лучей монументальная фигура моего друга-убийцы казалась плоской, будто вырезанной из жести… Мышцы моего живота свело судорогой — так они хотели оттолкнуть падающее с небес железо.