— Колы вас декилька видразу, це недобре, — говорила она, будто делилась с ним самым сокровенным. — Це дуже погано[15]…

— О чем ты? — спрашивал Андрей. — Я не понимаю…

— А колы одын, и такый лыцар… Це дуже солодко… — шептала Христя.

— Что ты шепчешь? — повторял Аникин. Но на самом деле его не очень интересовало, что она говорит. Ее голос звучал для него, как баюкающие звуки из какого-то другого мира, где нет ни стрельбы, ни взрывов. Там есть мир и тишина.

— Ты мий лыцар… — шептала Христя, и ее губы прокладывали себе тропинку все ниже и ниже, пока Андрей не ощутил, как сладчайшая судорога заставила все его тело вытянуться в струну и задрожать.

Она все повторяла про «лыцара», и голос ее становился все глубже и темнее. А потом девушка медленно уселась на него, и Андрею показалось, что он не выдержит этой неспешности, как мучительной пытки, и сейчас разорвет ее в клочья. Но Христя обвила его ногами и начала двигаться, как будто исполняла тайный магический танец, и от ее движений становилось горячо-горячо, и сама она колебалась и дрожала, как пламя огня, и Андрею все сильней и сильней хотелось сгореть в этом пламени без остатка…

— Товарищ командир! Товарищ командир!

Аникина словно кто-то тянул за волосы из глубокого, вязкого омута и все никак не мог вытянуть. Сон цепкими щупальцами удерживал его.

— Товарищ командир, проснитесь! Всех к майору собирают…

Голос Талатёнкова пробился сквозь неясную скорлупу и вдруг стал четким и понятным.

Андрей резко подскочил, будто его в спину толкнула пружина.

— А, это ты, Телок. А где?.. — пробормотал он, беспомощно озираясь спросонья.

— Так это… Карпенко в штабе… — спешно докладывал Талатёнков. — И вам, товарищ лейтенант, велено явиться на совещание. Как можно быстрее… Майор лично требует. Это мне Карпенко передал. «Пулей, — говорит, — лети к командиру, его все ищут… Пусть, — говорит, — срочно явится к Шибановскому. Говорит, роту планирую срочно перебросить на передний край».

— А-а… — морщась, только и нашелся, что сказать Андрей. Голова раскалывалась.

— А ну, посвети мне… Вот черт… — Аникин в спешке начал натягивать на себя обмундирование, внимательно оглядываясь по сторонам. Никакой девушки и в помине не наблюдалось. Неужто эта ночная Христя ему во сне привиделась? А чего он тогда наяву в чем мать родила валялся? Ну, дела… Чистая русалка, только не из воды, а из сена явилась.

— Слушай, Телок, раздобудь-ка мне ковш водицы… А то я щас помру от засухи.

— Так это, товарищ командир… кадка на дворе стоит, впритык к сараю… — с готовностью доложил Талатёнков, помогая собрать Аникину раскиданные вещи.

— Хорошо… — пробормотал Аникин.

Наспех одевшись, он выскочил на улицу. Сырой холодный воздух провентилировал легкие, слегка привел мысли в порядок. Талатёнков услужливо показал ему кадку. Андрей с наскока окунул голову в воду и держал с полминуты, пока воздуха стало не хватать. Тогда он с шумом вытащил ее наружу и погрузил снова. Теперь он жадно пил, даже не озаботившись вопросом, дождевая это вода или колодезная. Она заливала пожар, которым горело все аникинское нутро.

Теперь, когда Андрею полегчало, он осознал, что гул, который он поначалу принял за нестерпимый похмельный шум в голове, лично к нему никакого отношения не имеет. Этот гул, мерный, не сравнимый ни с чем по мощности, заполнял все пространство, от земли до неба. Сотни, может быть, тысячи моторов, складываясь в одно целое, создавали его величественное, органное звучание.

— Оно самое, товарищ командир… — со знанием дела откликнулся Талатёнков, догадавшись, к чему прислушивался Андрей. — Это мне Карпенко по секрету болтнул… Наступление, по всему фронту…

Аникин поспел в штаб к самой концовке офицерского сбора.

— А-а… вот и пропажа наша объявилась… — с порога, без всякого юмора в голосе, приветил его майор. — Пару часов отсутствовал, а лицо такое помятое, будто на нем всю ночь гопака танцевали…

Лицо его было чрезвычайно сурово и сосредоточенно.

— Итак, повторюсь для вновь прибывших… Выдвигаемся на Сокаль в составе танковой группы. Основные функции — истребление вражеской бронетехники — остаются в силе. Поступили сведения авиаразведки. Немцы клюнули на маневр танкового корпуса и перебрасывают на подступы к Сокалю крупные танковые силы. В том числе тяжелые танки и самоходки. В связи с этим, Аникин, ваш опыт истребителей танков оказывается очень востребован. Назначаю тебя командиром разведгруппы. Переходите в оперативное подчинение танковому взводу. С «тиграми» общался, Аникин?

— Было дело… — ответил Андрей.

— Значит, навыки дрессуры крупных хищников имеются… — отозвался майор Шибановский. — Значит, и с «фердинандами», если что, справитесь. Вопросы есть?

— Никак нет, товарищ майор!.. — браво ответил Аникин.

— Насчет живой силы противника говорить нужды нет. Эта задача всегда в наличии… В случае успеха развиваем наступление дальше. Движемся маршем на Томашов, а затем на Ясковице… Но забегать далеко не будем… Сокаль — вот цель нашего первого удара… Выступаем через полчаса, вместе с танкистами. Конкретные прикрепления взводов и отделений согласуете отдельно, с капитаном Чувашовым. Он теперь начальник штаба. Поясняю для тех, кто не в курсе наших текущих изменений. Быть в боевой готовности через двадцать минут… Задача ясна? Выполнять!..

Марш на броне «тридцатьчетверок» — совсем не то, что на своих двоих. Рев моторов, мощь и скорость вызывают такой азарт, что аж внутри зудит. Кажется, на кураже любую оборону противника прорвать по плечу. И просто — порвать, как тузик грелку, любого, кому взбредет в голову нелепая мысль — встать на пути танкового отделения и штрафников, облепивших машины, упершихся ногами в топливные баки, вцепившихся руками в башни, как в гривы лихих, необузданных коней.

Угловатые крыши Сокаля уже проступили на западной линии горизонта. Бойцы стремительно продвигались туда вслед за солнцем, поднимавшимся с востока. Но потом город исчез за пригорками и оврагами. Ландшафт стал меняться. Канавы и ямы с журчащими по их дну ручейками делались все глубже. Езда превращалась в подобие катания на качелях, удерживаться на броне становилось все труднее и труднее.

Во время очередного подъема внезапный шквальный огонь ударил по танкам, с ходу сметя двоих бойцов обратно на дно оврага.

— На землю! Спешиться! На землю! — стремясь перекричать рев моторов, изо всех сил закричал Аникин. Бойцы, как горох, посыпались в высокую траву.

Прямо перед ними, метрах в пяти, начинался еще один овраг. Андрей, скатившись с танковой брони, по инерции подбежал к его краю. Отвесный обрыв, метра в три высотой, рушил все надежды с ходу пройти «тридцатьчетверкам» этот участок. За оврагом начинался пологий подъем, с вершины которого по ним и били фашисты.