КАТЯ. Зачем же любить недостатки?

ИННА ПАВЛОВНА. Недостатки придают человеку слабость. А я всю жизнь работаю в детском саду и привыкла слабость любить. Что ж тут не понять?

КАТЯ. А жена Громова…

ИННА ПАВЛОВНА (перебивая). Энергия, спутанные волосы, ум и всемирная известность. Иди, иди в столовую.

Затемнение. Инна Павловна и Росляков сразу после свадьбы.

ИННА ПАВЛОВНА. Алешка перепил. Он такой смешной пьяный. Лезет ко всем целоваться.

РОСЛЯКОВ. Зря ты его у нас оставила. Доволокли бы его ребята домой. Завтра он будет умирать от угрызений совести. У него всегда такая химическая реакция.

ИННА ПАВЛОВНА. Но ведь дома никого нет. Оля уехала. Она очень нездорова. (Тихо.) Ты не знаешь, что это с ней?

РОСЛЯКОВ (кричит). А почему я должен знать? Кто я ей – муж, брат, сват?

ИННА ПАВЛОВНА. А почему ты кричишь?

РОСЛЯКОВ. Кто кричит? Я? Слушай, Инна, мы поженились или нет?

ИННА ПАВЛОВНА. Да.

РОСЛЯКОВ. Ну и о чем мы с тобой говорим?

ИННА ПАВЛОВНА. Об Оле.

РОСЛЯКОВ. А на черта она нам нужна?

ИННА ПАВЛОВНА. Действительно. Я, Витя, пьяная…

РОСЛЯКОВ. Пусть катится в свою Москву, Париж, Нью-Йорк, Бейрут, Бомбей…

Шум в квартире, что-то падает.

ИННА ПАВЛОВНА. Алеша ищет туалет.

РОСЛЯКОВ. Сопровождать его, что ли?

ИННА ПАВЛОВНА (кидается ему на грудь). Виталий! Ну, скажи мне что-нибудь глупое.

РОСЛЯКОВ (нежно). Я буду любить и беречь тебя всю свою жизнь. (Грохот в квартире.) Плюнем мы на них! Плюнем раз и навсегда!

* * *

Сцена какое-то время пуста, потом в сегодняшнюю комнату на цыпочках входит Маруся с чемоданчиком в руках. Устраивает чемоданчик на подоконнике. Это магнитофон. Она включает его в розетку, нажимает клавишу. Красивый женский голос с несколько преувеличенной аффектацией очень громко говорит: «Сегодня утром проснулась, увидела массу света, увидела весну, и радость заволновалась в моей душе, захотелось на родину страстно… Уехать в Москву. Продать дом, покончить все здесь и в Москву… Да! Скорее в Москву. В Москву! В Москву! В Москву! Лучше Москвы ничего нет на свете! Поедем, папа, поедем! Прощай, дом! Прощай, старая жизнь! Вещи сложены, надо запереть… Мы насадим новый сад, роскошнее этого, ты увидишь его, поймешь, и радость, тихая, глубокая радость опустится на твою душу, как солнце в вечерний час, и ты улыбнешься, мама! В дорогу!»

Во время монолога выходят Росляков, Громова, Инна Павловна, Катя. Все жуют.

ИННА ПАВЛОВНА. Что это такое?

МАРУСЯ. Чехов, между прочим.

РОСЛЯКОВ. А почему Антон Павлович врывается в дом и кричит не своим голосом? Насколько мне известно, он был человек деликатный…

ГРОМОВ. А у этой женщины голос сильный, но противный…

ИННА ПАВЛОВНА. Я не очень хорошо помню, но разве у Чехова там и мама, и папа…

МАРУСЯ (с вызовом). Какое это имеет значение? У меня есть папа и мама.

РОСЛЯКОВ. Ага, это в мой огород! Отложим, звукорежиссер, разговор. Надо же, в конце концов, дообедать! (Дразнит.) Мы насадим новый сад… Садовод-любитель… Мичурин… Трофим Денисович… Бере-зимняя…

МАРУСЯ. Я тебе свое мнение сказала! Все лучшие люди всегда стремились в Москву.

РОСЛЯКОВ (Громову). Идея фикс. (Марусе.) Нет у тебя своего мнения. Ты его у Чехова списала. Свои мнения более сложным путем добываются. Пошли, догрызем птичку… (Выталкивает шутя Марусю.)

ГРОМОВ (смеется). Лукулл!

КАТЯ. Элементарный обжора!

Росляков и Громов уходят.

ИННА ПАВЛОВНА. Ты какая-то странная. Будто и не рада, что едешь…

КАТЯ. Еще сама не знаю. Я иногда думаю: а не блажим ли мы с Маруськой? Нам кажется, что если ездить в метро, а не в автобусе, то мы станем сразу интересней и богаче. Чепуха ведь?

ИННА ПАВЛОВНА. Почему чепуха? Человеку обязательно нужны стены, улицы, небо, воздух, где ему лучше, чем где бы то ни было. Беда в том, что не всегда узнаешь, где тебе лучше…

КАТЯ. Беда в том, что почему-то большинство людей думает, что в Москве им было бы лучше всего. Я, например, ни разу не встречала человека, который хочет жить только в Кзыл-Орде… Или в Гусь-Хрустальном…

ИННА ПАВЛОВНА. Ох, какая ты умная! Большинство-то живет не в Москве. Я по своей природе фермерша, крестьянка. Знаешь, какое у меня самое счастливое ощущение? Стоять рано утром босиком на чисто вымытом крылечке и звать кур. Цып! Цып! Цып! И чтоб ноги были босые, и коса на спине болталась, и сарафан был широкий, прохладный. И пахло бы еще не взбаламученной маленькой речкой.

КАТЯ. Сестра! А ты когда-нибудь так жила?

ИННА ПАВЛОВНА (смеясь). Ни разу! Но откуда-то сидит же во мне это ощущение. Я даже вижу свои ноги, полностью загорелые, без этих белых полосок от босоножьих ремешков… Ты знаешь, я ведь и родилась в рабочем поселке… У нас речка была за три километра. Не речка даже. Ставок. Пруд… Это, наверное, из книжек придумала я себе пасторальную картину.

Катя включает на магнитофоне обратную перемотку ленты. Потом включает звук. Громко, театрально звучит голос: «…щи сложены, надо запереть… Мы насадим новый сад, роскошнее этого, ты увидишь его, поймешь, и радость, тихая, глубокая радость опустится на твою душу, как солнце в вечерний час, и ты улыбнешься, мама! В дорогу!»

Цып! Цып! Цып!

Шипит, раскручиваясь, магнитофонная лента.

ИННА ПАВЛОВНА (тихо). Не надо нам в Москву. Ну как ей объяснишь это, нашей Марии?

КАТЯ. Но почему?

ИННА ПАВЛОВНА. Личные причины, сестра, очень личные…

КАТЯ. Боже мой, какие?

ИННА ПАВЛОВНА. Ты знаешь, сколько мне лет?

КАТЯ. Догадываюсь.

ИННА ПАВЛОВНА. А теперь догадайся, что когда-то давным-давно мне было столько, сколько Марусеньке. Ну, чуть больше…

КАТЯ. Если ты мне сейчас скажешь, что у тебя была старая, но не ржавеющая любовь, я скажу, что ты врешь. Ты одного своего Виташу любишь с колыбели…

ИННА ПАВЛОВНА. Все правильно. Еще раньше. Я его любила, еще когда и не жила. Такая длинная и широкая любовь, в которой я поместилась вся, без остатка…

КАТЯ. Ужасно.

ИННА ПАВЛОВНА. А я, думаешь, спорю? Ужасно.

КАТЯ. Фу! Я сказала чушь, а ты повторила. Прекрасно, Инка, прекрасно. Я тебе завидую.

ИННА ПАВЛОВНА. А я про что? Конечно, прекрасно.

КАТЯ. Что с тобой? Подожди. Мы ведь о переводе в Москву. Широкая и длинная любовь, ты, он – это личные причины?