— А у тебя есть муж, если ты не заметила! — рявкнул в ответ Стрельцов.

— Не заметила! Вот именно! Нету тебя! Ау! Стрельцов, где ты? А в ответ тишина! И так десять лет!

— Но сейчас-то я здесь и никуда не собираюсь, Марин, — примирительно сказал Игнат. — Я все понимаю, тебе было тяжело, но ведь родители мои помогали во всем, и с Машкой, и с работой, ты же не матерью-одиночкой жила. Мне тоже досталось выше крыши, но времена самые трудные, самые безнадежные мы прошли, пережили. Ты же помнишь, я именно для того, чтобы мы не нуждались, и подписался на эти поездки. Но теперь-то все наладилось, надо постараться наладить и наши отношения.

— Да ничего уже не наладишь, Игнат! Ты думаешь, я не видела, не понимала, как ты маялся дома и как у тебя глаза загорались, когда ты уезжал? Тебе это нравилось, ты кайф ловил! И не надо мне рассказывать про тяготы твоих командировочных будней! Все ты успевал: и работать, и по бабам таскаться. Жил в свое удовольствие!

— Все! — хлопнул ладонью по столу Стрельцов, вставая.

От неожиданности Марина вздрогнула и посмотрела на него испуганным, обескураженным взглядом. Что значит «все»?

— Я согласен на развод, — уведомил Стрельцов.

И вышел из кухни. Оделся, покидал в чемодан какие-то вещи, потревоженным хищником шастая по квартире, но тихо, чтобы не разбудить Машку.

— Ты куда? — неверяще смотрела во все глаза на него Марина.

Он не отвечал, боялся, что сорвется и наорет или такого наговорит, о чем потом жалеть будет.

— Игнат, не глупи! — принялась увещевать мужа Марина, осознав, что он уходит бесповоротно.

Он ушел, так ничего ей и не сказав. Да бесполезно потому что! Что она хотела доказать тем разговором? Что выяснить? Чего ждала от него?

Любимая женская житейская позиция: я хорошая, правильная, а ты — сволочь мужская, меня обижающая, и я тебе это докажу — растолкую, объясню, донесу до твоего тупого разума, пока он набекрень не свернется!

Ну что, наобъясняла, растолковала, счастлива стала? Себе все испоганила, мужику душу наизнанку вывернула, да так, что он видеть больше «любимую» не может!

Чего хотела-то? Чего? Правой быть? Ну, будь!

Развелись не сразу. От неизбежности развода, от непонимания, как он умудрился угробить семью, любовь, сбегая от самого себя, Стрельцов принял интересное предложение генерального поработать в Европе, как представителю своего института, по совместному проекту, предполагающему сотрудничество и обмен научным опытом в нескольких странах. Сказал Марине: разводись, делай что хочешь, не дав себя втянуть в очередное разбиралово, и уехал.

Машка гостила у него все лето, хулиганя, они еще и сентябрь учебный прихватили. Игнат возил дочь по всей Европе, и так им было весело-здорово вдвоем! Когда отец работал, Машка общалась с ровесниками под присмотром нанятой Стрельцовым гувернантки, совершенствовала свой английский и зачатки французского.

Вернулся в Питер. Позвонил Марине: пошли разводиться. Та закатила истерику, принявшись обвинять его, что он их бросает. Как, не понял Стрельцов, ты же сама настаивала.

— Ну и что! — обвиняла она. — Ты меня обидел, обижал все эти годы! Я хотела, чтобы ты извинился, признал свою неправоту! Неужели ты не понял?! Что ж теперь сразу разводиться! А о Машке, обо мне ты подумал?!

В таком вот ключе.

Жить он с ней не может. И не будет. Ее желание, чтобы оставшуюся жизнь он провел в коленопреклоненном положении, вымаливая прощение неизвестно за что, — извините, для него это неприемлемо.

Развелись. Как и не жили. А и не жили, что ж лукавить.

Он оставил жене с дочерью все, презрительно названное Мариной барахлом. Влез в кредит и купил себе квартиру. Марина разговаривала с ним теперь исключительно требовательно-истерично и только на одну тему — Маша.

Грустно, не грустно? Не поймешь.

Стрельцов, часто лежа ночами без сна, думал, где растерял любовь к жене, то чистое, красивое чувство, которое испытал тогда в самолете? На что разменял? Где оно рассыпалось и закатилось потерей? В знойной африканской саванне, или в удушающе-липких, влажных джунглях, или в пыли афганской, или в переулках цивилизованной Европы? В не обязующих ни к чему редких объятиях женщин, случайно залетевших в его жизнь? Что любил он? Что потерял?

Безответно, как в небо господу.

Думай сам. А любил ли вообще?

— Как ты говоришь? — грустно спросил у Инги Стрельцов. — Нерифмованная жизнь? Вот именно она.

— Маше, наверное, очень тяжело? — тихо произнесла, сочувствуя, Инга.

— Она на Марину страшно обиделась, — вздохнул Игнат. — Оказалось, мы ее тогда разбудили своими голосами, и она подслушала часть нашего разговора, вот и обвинила мать в том, что та меня прогнала. Я пытался объяснить, что все равно у нас с мамой жизнь совместная не получилась бы. Вроде бы Машка поняла. Я ведь на самом деле в тот момент думал: ну ладно, прожили мы две разные жизни, Марина свою, я свою. Я даже не обвинял ее в душе за измены, в которых она так и не призналась напрямую. Хотя один этот факт уже о многом говорит: значит, не ревновал. Но я думал, надо попробовать жить заново, сохранить семью ради дочери. Однако когда Марину в штопор претензий затянуло, так отчетливо понял — нет! Для того чтобы пытаться что-то сохранить, надо родными быть, любить, а ушло все безвозвратно, и смысла нет склеивать.

— У Марины сейчас есть кто-нибудь? — осторожничала голосом Инга.

— Насколько мне известно, нет. По-моему, она сама не поняла, как случился наш развод. Когда встретились в суде, истерику закатила, мол, сволочь я последняя, бросаю их с дочерью, и всю эту шнягу про обиды вековые и мою обязанность повиниться, прощение вымолить. Вот так.

— М-да, — опечалилась Инга, похоже, думая о своем. — Жизнь начерно не проживешь, работу над ошибками не сделаешь и не перепишешь.

— Как выясняется, набело тоже не очень хорошо получается, — отозвался Игнат.

— Светает уже, — в тихой грусти посмотрев в окно, заметила Инга.

— Да, — стряхнул с себя печаль-задушевность Стрельцов и посмотрел на часы. — Седьмой час. Ничего себе мы засиделись с тобой!

— Слушай! — озарилась идеей Инга, уводя их обоих от тем печально-чувственных. — Мне сегодня надо ехать в квартиру Дмитрия Николаевича, принять этап выполненной работы и передать бригадиру деньги на материалы. Давай со мной. Я же ни черта в ремонте не понимаю, а ты специалист по материалам, да еще какой!

— Я же не по ремонтно-строительным материалам специалист.

— Да какая разница! — настаивала она. — В любом случае ты лучше меня в этом разберешься!

— С удовольствием поеду, и не надо уговаривать. Посмотрю, что там у отца происходит, — согласился Игнат. — Ну что, спать?

— Спать, — подавила рвущийся зевок Инга.