– Я беру вот эту. – Лейтенант встал, выпрямился и указал на девушку арабского типа. Она улыбнулась профессионально-загадочной улыбкой, подошла к офицеру и взяла его под руку.

Гиммлер, до этого с интересом посматривавший на смуглую девушку, тут же уступил праву старшего по чину и обнял рослую блондинку.

– Ну, милочка, – обратился он к ней, – как тебе понравится красивый, здоровый немецкий солдат?

– А подходящая комната тут есть? – спросил Гарденбург. – Брандт, переведите.

Брандт перевел, и смуглая девушка, улыбнувшись всем, увела чинно вышагивавшего за ней лейтенанта.

– Ну-с, – сказал Гиммлер, еще крепче прижимаясь к блондинке, – а теперь моя очередь. Я надеюсь, ребята, вы не возражаете…

– Давай, давай, – ответил Христиан. – И можешь не спешить.

Гиммлер осклабился.

– А знаешь, милочка, – уходя с блондинкой, обратился он к ней на своем ужасном французском языке, – мне очень нравится твое платье…

Мадам поставила на стол нераспечатанную бутылку шампанского, извинилась и ушла. Христиан и Брандт остались одни в освещенном оранжевым светом баре, тоже отделанном с претензией на мавританский стиль. Посматривая на стоявшую в ведерке бутылку, они молча пили бокал за бокалом. Открывая новую бутылку, Христиан вздрогнул от неожиданности, когда пробка с громким, как выстрел, звуком вылетела из горлышка и холодное пенящееся шампанское выплеснулось ему на руки.

– Тебе доводилось бывать в подобных местах? – спросил наконец Брандт.

– Нет.

– Война вносит огромные перемены в жизнь человека, – продолжал Брандт.

– Да, конечно.

– Хочешь девочку? – поинтересовался Брандт.

– Не очень.

– Ну, а как бы ты поступил, если бы тебе и лейтенанту Гарденбургу понравилась одна и та же девушка? – продолжал допытываться Брандт.

– На этот вопрос я не хочу отвечать, – с важным видом заявил Христиан, отпивая маленький глоток вина.

– Да и я тоже не ответил бы, – согласился Брандт, играя ножкой бокала.

– Ну, и как ты себя чувствуешь? – спросил он спустя некоторое время.

– Не знаю. Странно как-то все… Очень странно.

– А мне вот грустно, – признался Брандт. – Очень грустно. Сегодня – заря… как это выразился лейтенант Гарденбург?

– Заря новой эры.

– Мне грустно на заре новой эры. – Брандт налил себе вина. – А ты знаешь, месяцев десять назад я чуть было не принял французское гражданство.

– Неужели?

– Я прожил во Франции в общей сложности лет десять. Как-нибудь мы съездим с тобой в одно местечко на побережье Нормандии, где я проводил лето. Я работал с утра до вечера и создавал за лето полотен тридцать – сорок. Мое имя стало уже приобретать некоторую известность в этой стране. Я покажу тебе потом галерею, где выставлялись мои картины. Может быть, там еще осталось кое-что из моих работ, и ты сможешь взглянуть на них.

– С величайшим удовольствием, – церемонно ответил Христиан.

– А вот в Германии своих картин я показывать не могу. Это была абстрактная живопись, так называемый субъективизм. Нацисты называют такое искусство декадентским. – Брандт пожал плечами. – Наверное, я немножко декадент. Не такой, конечно, как лейтенант, но все же декадент. А ты?

– А я декадент-лыжник, – в тон ему ответил Христиан.

– Везде есть декаденты, – согласился Брандт.

Открылась дверь, и в комнату вошла маленькая смуглая девушка, с которой удалился лейтенант. На ней был пеньюар розового цвета, отделанный по краям перьями. Девушка слегка улыбалась каким-то своим мыслям.

– А где мадам? – спросила она.

– Да где-то здесь. – Брандт сделал неопределенный жест рукой. – Могу чем-нибудь помочь?

– Да все ваш офицер, – ответила девушка. – Мне нужно, чтобы кто-нибудь перевел. Он чего-то требует, а я не совсем уверена, что поняла его. По-моему, он хочет, чтобы я отстегала его плетью, а я боюсь начинать, пока не буду знать точно, что именно это ему и нужно.

– Начинай, – ответил Брандт. – Именно это ему и нужно. Уж я-то знаю, он ведь мой старый дружок.

– Вы уверены? – Девушка недоверчиво взглянула на Брандта и Христиана.

– Совершенно уверен, – подтвердил Брандт.

– Ну что ж, хорошо. – Девушка пожала плечами. – Попробую. – Она направилась было к двери, но остановилась. – Все это немножко странно, – с чуть заметной насмешкой в голосе проговорила она. – Солдат победоносной армии… День победы… Вы не находите, что у него странный вкус?

– Мы вообще странные люди, – ответил Брандт, – и ты в этом скоро убедишься. Занимайся своим делом.

Девушка гневно взглянула на него, но тут же улыбнулась и ушла.

– Ты понял? – спросил Брандт у Христиана.

– Да, достаточно.

– Давай выпьем, – предложил Брандт, наполняя бокалы. – А я вот отозвался на зов родины.

– Как, как? – недоуменно переспросил Христиан.

– Со дня на день должна была начаться война, а я писал декадентские, абстракционистские пейзажи и ждал французского гражданства. – Брандт прищурил глаза, вспоминая беспокойные, тревожные дни августа 1939 года. – Французы – самый восхитительный народ в мире. Они умеют вкусно есть и держат себя независимо. Рисуй, что хочешь, – они и бровью не поведут. У них блестящее военное прошлое, но они понимают, что ничего выдающегося на этом поприще им уже не совершить. Они благоразумны и расчетливы, что благотворно оказывается на искусстве… И все же в последнюю минуту я пошел в армию и превратился в ефрейтора Брандта, полотна которого не берет ни одна немецкая картинная галерея. Кровь не вода, а? И вот мы в Париже, и нас приветствуют проститутки. Знаешь, Христиан, что я тебе скажу? В конце концов, мы все же проиграем войну. Слишком уж это отвратительно… Варвары с Эльбы жрут сосиски на Елисейских полях…

– Брандт! – остановил его Христиан. – Брандт!

– Тоже мне, «заря новой эры», которую вермахт встречает в публичном доме! Завтра я возьму сосиски и пойду на площадь Этуаль.

Открылась дверь, и в бар вошел Гиммлер. Он был без кителя, в расстегнутой сорочке. Скаля зубы, он держал в руках зеленое платье – то самое, что было на девице, с которой он ушел.

– Следующий! – крикнул он. – Дама ждет.

– Не намерен ли ты последовать за унтер-офицером Гиммлером? – осведомился Брандт у Христиана.

– Нет, не намерен.

– Не в обиду будь сказано, Гиммлер, но мы уж лучше закончим тут бутылочку, – объявил Брандт.

Гиммлер сердито взглянул на них, и обычное хитровато-добродушное выражение на мгновение исчезло с его лица.

– Но чем ты там занимался? – продолжал Брандт. – Сдирал с нее платье?