Вторым человеком был совсем юный офицер из царской охраны – Павсаний. Филипп взял его к себе с тех пор, как охромел, чтобы опираться на его плечо при ходьбе. Павсаний повсюду сопровождал Филиппа. Царь находил для себя приятным касаться его молодого, упругого тела. Во время последнего похода в лагере не было женщин, и юноша заменял царю гетер, без которых Филипп не мог обходиться и дня.

Этот Павсаний был странным молодым человеком, с темными горящими глазами, нервными чертами лица, порывистыми жестами. Он постоянно был настороже и страдал самой тяжкой болезнью, которая только может поразить человека, – непомерным честолюбием и стремлением прославиться, не имея для этого никаких необходимых качеств. Он всем завидовал, не гнушался лжи и подлости, лишь бы только быть принятым в обществе сильных мира сего, которых в душе презирал за то, что они заставляли его унижаться. Он не был особо вынослив, а потому каждый раз ему приходилось напрягать все свои силы, чтобы продержаться до конца пьяных оргий, снова и снова наполнять вином чашу царя и быть готовым удовлетворить любое его желание.

Начало светать, серая полоска уже обозначилась на восточном небосклоне, когда Филиппу взбрело в голову пройтись по лагерю. Опираясь на Аттала и Павсания, с трудом удерживающих его на ногах, в сопровождении нескольких слуг с фонарями царь Македонии и победитель Греции совершал обход поля битвы. Он, не унимаясь, горланил песни, дико орал, пытался пуститься в пляс, несмотря на свою хромоту, и наслаждался поруганием останков афинян. Он пинал своей тяжелой сандалией окоченевшие трупы, шлепал ногами по грязи, перемешанной с кровью. Убитых лошадей начало раздувать, и в воздухе стоял тошнотворный запах гнили, разложения и испражнений.

– Где он, этот Демосфен? – кричал Филипп. – Я хочу посмотреть на него, пока вороны не склевали эту падаль!

Напрасно Аттал уверял его, что Демосфен успел бежать. Филипп с пьяным упрямством продолжал поиски, заглядывал в лицо каждому убитому, приподнимая покойников за бороды и освещая их фонарями. Вид окровавленных лиц, обрубленных рук, закатившихся глаз, пробитых грудей – все это месиво людских тел вызывало у него бурную радость и жуткий смех. Вот он, стоя одной ногой на трупе, принялся декламировать декрет, который под влиянием Демосфена был принят против него в Афинах, при этом он мочился. Вдруг в предрассветной тишине четко прозвучал голос:

– Царь, судьба предрекла тебе роль Агамемнона. Не стыдно ли тебе играть роль шута?

Филипп застыл, пораженный. Голос доносился со стороны стоявших неподалеку пленных афинян.

– Кто это сказал? Кто ты, незнакомец? Посветите мне! – кричал Филипп.

– Я Демад, – ответил афинянин.

Это был тот самый бывший моряк, оратор, который с афинской агоры всегда выступал в поддержку Филиппа, возглавляя промакедонскую партию. Он стойко перенес все удары судьбы, все нападки Демосфена. Демад долго боролся, чтобы предотвратить войну, но ему пришлось сражаться вместе со своим народом.

Стыд несколько отрезвил Филиппа. Он вернулся в свой шатер, стараясь идти царской поступью. Смахнув со стола кувшины с недопитым вином, он велел привести Демада.

Когда пленника подвели к нему, он сказал:

– Я докажу тебе, Демад, что я царь. Ты свободен, и вместе с тобой свободны все афиняне. Вы можете вернуться домой и сказать Демосфену, как с вами обошлись. А фиванцы навсегда останутся у меня в рабстве.

Я все это слышал. Я наблюдал, как меркнут последние звезды на рассвете. Я смотрел, как Филипп, отяжелевший и еле державшийся на ногах, с трудом ворочая языком, выговаривает слова. Он по-прежнему опирался на Павсания и Аттала, и у меня было такое ощущение, что он опирается на плечи смерти.

Потом он рухнул на ложе и проспал до полудня.

– Скажи мне, прорицатель, может ли моя судьба сравняться с судьбой Ахилла?

– Она превзойдет судьбу Ахилла, если, как и он, ты сделаешь выбор между короткой, но славной жизнью и жизнью долгой, но бесславной.

– Я уже сделал выбор.

– Это еще и выбор богов. То, что называют свободой, есть способность, данная нам богами, выбрать из предлагаемых поступков те, что мы должны совершить.

Так было сказано.

Демад, вернувшись в Афины, застал своих перепуганных сограждан за поспешным возведением укреплений в городе. Принесенная им от Филиппа весть вызвала у горожан огромное облегчение. Македонская армия собиралась оккупировать всю фиванскую территорию, афинянам же Филипп навязывал мирный договор, для заключения которого в Афины должен был приехать самый высокородный посол – сам наследник престола Александр в сопровождении двух полководцев: мудрого Антипатра и ловкого Алкимаха.

Филипп, довольствуясь тем, что лишил Афины их восточных колоний, в остальном оставил им видимость полной политической независимости и даже не потребовал от них уплаты дани. Афины сохранили за собой положение ведущего греческого государства. Для города, который ждал нападения, пожаров, разрушений, такое снисходительное отношение завоевателя явилось неожиданным благом. Филипп хорошо владел искусством, редко присущим победителям, – использовать чувство страха, внушенное противнику, чтобы затем окончательно поразить его неожиданной щедростью. Люди, ожидающие суровой кары, обычно не в силах устоять перед показной милостью одержавшего победу неприятеля и, не видя подвоха, с таким же пылом и рвением переходят на службу к торжествующему врагу, с какими до этого они с ним сражались.

Поэтому молодого Александра встречали не как победителя, а скорее как спасителя, несмотря на усилия сторонников Демосфена внушить народу недоверие к Македонии. Число приверженцев партии Демосфена сильно поубавилось, но они, опасаясь некоторых положений договора, касавшихся судеб всей Греции, упорно продолжали нагнетать тревогу, видя ловушку в слишком благоприятных условиях мира. Их пугало, что теперь Македония становится во главе союза греческих городов, созданного недавно усилиями Демосфена, а Филипп получает власть над всей Грецией. Совет дельфийской амфиктионии лишь формально сохранял за собой роль высшего арбитражного суда, ибо создавался еще один совет – более широкого состава – под председательством Филиппа с местопребыванием в Коринфе, то есть между Аттикой и Пелопоннесом, и этот совет становился реально руководящим органом коалиции. Объявленная как оборонительный союз, новая коалиция в действительности должна была обеспечить Филиппу подготовку великого похода против Персидской империи.

В Афинах многие думали, что ход событий обрадует Исократа, мечта которого начинала осуществляться. Однако сражение при Херонее привело старого оратора в отчаяние, он был разочарован отказом Филиппа выполнить все пункты составленного им плана. Разуверившись в своих надеждах, знаменитый ритор сознательно обрек себя на голод и умер в возрасте девяноста восьми лет.

Пока продолжались переговоры, Александр жил в Афинах. Для него это были неповторимые дни отдыха и покоя, единственная в его жизни поездка с мирной целью, нечто вроде отпуска за отличие в бою. Царевич, о храбрости которого уже ходили легенды, прекрасный, как Алкивиад, умеющий к месту цитировать наизусть Гомера, Эсхила, Еврипида, быстро стал популярным у афинян. Его все интересовало, он всем восхищался. Воспитанный в традициях духовной культуры Афин, он словно совершал паломничество, проделав путь от дома Сократа к Академии Платона, о которой ему столько рассказывал Аристотель. На каждом шагу в этом городе с двухсотпятидесятитысячным населением ему встречались памятные места. Александр с благоговением осматривал стену Фемистокла, храм Победы, Пропилеи и Парфенон, построенные сто лет назад.