Собеседник был явно польщен, но из-под стола не вылез.

– Марин, если друг – воображаемый, значит, ты беседуешь сам с собой. Понимаешь? Вот скажи, что ты любишь в балете?

– Да все. Саму атмосферу…

– А больше всего?

– Ты что-то конкретное хочешь услышать? Ну да, наверное, тела, умные тела.

– Послушные, ты хотел сказать? Тебя это заводит?

Кажется, мальчишка вернул ему его вопрос.

– Слушай, кто кого тут лечит, и кто кого исповедует? – рассердился хореограф. Он не видел собеседника, заподозрил его в коварной провокации, чувствовал, что не готов к открытому разговору с пустым местом, посторонним насмешником. И тогда он решил удивить его неожиданным поворотом.

– Конечно, красивое тело заводит. Но оно так же не познано до конца, как любое космическое тело. Потрясающе сложный и тонко отлаженный механизм. Можно пытаться познать, но все равно рано или поздно упираешься в нечто, первоначально данное природой, что невозможно определить и создать. Представь крохотный эмбрион. Откуда его молекулы знают, что часть их должна сформировать клетки печени, другая часть – различные мышечные ткани, в том числе сердечную мышцу или желудок, мозг в конце концов?

– Ну, наверное, это генетическая информация?

– Я знаю, как выглядит носитель, к примеру, цифровой информации – флэшка, диск, любой гаджет. Я знаю, как выглядит бумажный носитель. Информация на этих носителях – это тексты, изображения. А теперь представь, что молекула – носитель информации о живом существе. И не просто носитель, а строитель живого существа. Ну, то есть, крохотная клетка создала тебя с нуля. Такого сложного, со всеми твоими руками, ногами, причудами и выкрутасами. Ничего не перепутала. В ней была заархивирована вся информация о тебе. Что такое в этом случае ИНФОРМАЦИЯ? Кто ее изначально передал или записал?

– Круто! Я никогда об этом не думал. А ты заморачиваешься такими вещами? – собеседник сел и смотрел теперь на Марина с интересом.

– Я тебе больше скажу. Существует теория «эгоистичного гена», из которой следует, что эволюция не связана с выживанием вида. Она связана исключительно с выживанием индивида – носителя этого эгоистичного гена. У эгоистичного гена выше способность к выживанию, чем у гена-альтруиста. Ты только вдумайся: для эволюции человечества важен индивидуум, а не популяция в целом, не общественность с ее моралью и всем прочим. Я сейчас очень грубо и примитивно излагаю. Но ты можешь сам почитать книги Докинза.

Залевский вдруг пожалел, что ушел от вопроса о послушных телах. Он содержал в себе желанные перспективы.

– Доедай! Это белок. Тебе массу набирать надо.

– Знаю. Но не могу. В меня не помещается. – Мальчишка сложил руки на животе. – Я вообще мало ем.

– Я заметил. Почему не можешь?

– Мало ел – желудок сократился. Так мне объяснили, – беспечно сказал он и потянулся за сигаретами.

– Тебя дома плохо кормили?

– Дома? Я так давно живу не дома… – пожал плечами парень.

– Почему мало ел? – недоумевал Залевский.

Мальчишка смотрел на Залевского, дивясь непониманию таких простых и очевидных вещей.

– Слушай, ну просто не всегда была еда. Не всегда были деньги на еду. Так бывает. Ты разве не знал?

– И что ты делал?

– Что-что… Не ел. Или тырил еду в супермаркете. У меня была подружка-оторва, – засмеялся парень, – мы с ней вдвоем ходили на дело. Такие два ангелочка…

– Ты беспризорничал, что ли? – изумился Залевский.

– Нет, я учился. Просто жил не дома.

Марин пробовал на вкус столь неординарное обстоятельство из жизни своего юного друга. Сам Залевский был благополучным во всех смыслах и чурался зараженной неблагополучием среды. Он придерживался неписаного правила существования в социуме: не понижай уровень. Элитный дом, интеллигентные, умные и талантливые друзья родителей. В детстве и юности его опекали близкие люди, и никто не позволил бы ему голодать. Он сам пытался сокращать рацион, чтобы поддерживать форму – профессия требовала. Человек, которому в магазине никогда не приходила мысль украсть еду, потому что он всегда мог позволить себе купить ее, или попросить у родителей, смотрел на мальчишку, которого вынудили к этому обстоятельства.

– Как ты на это решился?

– Все просто. Надо понять: умру я от этого или нет. И если с предательством можно как-то жить, то от голода можно умереть. Хотя предательство больнее, чем голод.

– А работать?.. – аккуратно поинтересовался хореограф.

– Да я работал, когда брали. Мне же тогда четырнадцать лет было. В караоке-баре пел по ночам.

– Тебя так ни разу и не поймали на горячем?

– Поймали.

– И что?

– Нашлось, кому отмазать меня. Но в «обезьяннике» посидел.

– Почему же ты домашним не сказал, что голодаешь? Дикость какая-то!

– При чем тут домашние? Я же сам принял решение уехать из дома. Дома учиться было негде, пришлось уехать.

– Решение четырнадцатилетнего пацана? – не мог взять в толк хореограф. – А девочка эта, подружка твоя, она тоже одна жила?

– Нет, она жила в семье. Она со мной за компанию воровала. Просто по-дружески. Это она меня и подбила, кстати. Классная была деваха! Мы с ней еще проституток мне искали. А с одним мальчиком дружили, потому что у него дома всегда была еда. Прихожу к нему в гости – он вываливает из коробки своих роботов-трансформеров, типа, давай играть! Играть, прикинь! Я намекаю: может, сначала перекусим?

Жизнь, полная подвохов и реальных угроз. Ах, как это отлично, как замечательно, что он такой – хлебнувший тягот. Он пережил, испытал, ему есть, что вложить в свое творчество, вдруг обрадовался хореограф. В нем удивительно развит инстинкт самосохранения. Наверное, в нем вообще были обострены инстинкты, потому что назвать все это банальным здравомыслием никак нельзя. На это надо было решиться. И еще мизансцена с ворующими ангелочками вдруг показалась ему славной.

Собеседник неожиданно разволновался, что предстал перед Залевским неудобным, чужеродным. Болтун, ругал он себя. Он легко мог рассказывать о своих приключениях подружкам, с шуточками и стебом, так, что у них не возникло бы ни одного повода жалеть его. Но взрослый человек воспринял его рассказ слишком остро. Не следовало грузить человека на отдыхе такими вещами. А впрочем, пусть знает. Скрытность способна развалить любую дружбу.

– Слушай, не парься, – улыбнулся он Марину, – это было весело!

Из-за соседнего столика ушел кто-то, перекрывавший фонарь, и Залевский вновь увидел тень. На сей раз это была утка, образованная согнутой в локте рукой.

– Да я просто пытаюсь представить: ты в столь юном возрасте решал такие серьезные проблемы: где жить, на что…