Некоторое время он так и сидел, раздумывая, куда уходят люди, когда умирают, и что в его силах сделать кому-то другому, что значило бы так же много, как эти восемь тысяч триста тридцать три доллара значат для него. И еще — что купить на оставшиеся деньги. И узнает ли об этом миссис Гринберг. Он не воображал, мол, наверное, узнает: банальной казалась мысль, будто она следит за ним. Но Мэтту еще не случалось знать кого-то, кто умер, не очень-то он и думал раньше об этом и не был полностью убежден, что миссис Гринберг не узнает. В отличие от восьми тысяч трехсот тридцати трех долларов такие мысли в банк не отнесешь.

Это направило его мысли на решения, на то, будут ли они благими, и насколько неполная уверенность в том, что она узнает, способна изменить их. Только такую, слегка неясную, тему можно обдумывать долго, и, еще ничего не додумав до конца, Мэтт уже замерз, глаза слипались, так что он вернулся к себе и лег спать.

На следующее утро он отвез свой старый раздолбанный мотоцикл в салон «Хонды» в Сан-Луис-Обиспо[21]. Там ему сказали, что в случае покупки новой машины он получит скидку в семьдесят пять долларов. В салоне ему сразу же бросился в глаза новенький красавец — семьсот пятидесятый. С ветроотсекателем, красно-белое чудо со всей аэродинамикой космического века. Мэтт посидел в его седле. Лучше б не садился! Стоил байк почти семь тысяч долларов. Что было до дьявола близко ко всему, что осталось после платы за первый и последний месяцы аренды квартиры и такого жутко большого залога. Только… дьявол. Аппарат больше, чем красив. Он словно бы… мощь. Но это было уже слишком. С отличным красочным покрытием.

Еще в салоне был новый триста пятидесятый, такой же, как его старый, только семью модельными годами новее и без пробега. Светосигнал нейтралки и электростартер. И еще за три с половиной тысячи долларов имелся двести пятидесятый. С отличным красочным покрытием. Новенький. Триста пятидесятый, Двести пятидесятый. Двести пятидесятый ездит вполне быстро, чтобы передвигаться по шоссе. Только-только. Если он был быстрее, так, может, Мэтт на нем бы штраф схватил, чего позволить себе не мог. И без того страховка съела львиную долю его накоплений.

Потом он еще раз сел на семьсот пятидесятый, ощущая его мощь. Сиди он на таком, никто к нему не подъедет с трепотней про курсы вождения. Но стоит слишком дорого. Почти все деньги старой леди. Это было все, что у нее имелось, эта страховка, будто кто ее жизнь обналичил, и ото всего этого становилось еще хуже.

Голова от такого раскалывалась.

Он поехал на своей старой рухляди в «Тако Белл»[22]. Взял на завтрак буррито[23], ел и опять думал.

Потом поехал и купил двести пятидесятый.

По пути домой остановился у «Колледжа квесты»[24], взял каталог всех заочных курсов. И, усевшись на новенький небольшой мотоцикл на стоянке, принялся листать каталог и чувствовал себя так классно, потому что не было ни единого сочетания курсов, какого он не мог бы себе позволить.

Сунул каталог в багажник, мотор взялся легко и чисто, стоило ему лишь кнопку нажать. Мэтт выехал на шоссе 41 — просто чтобы почувствовать, как аппарат ведет себя на виражах.

Вот так. Если она видит, то понимает, что он принял благое решение. Если же нет, что ж. Если нет, то он это понимает. Понимает, что не стал бы транжирить деньги, неважно, прознала бы про то когда-нибудь миссис Гринберг или нет.

Из дневника Тревора

Мэри Энн с Арни меня никогда особо не жаловали. Типа, когда я сказал им, что, по-моему, Клинтон победит на выборах. Арни фыркнул и осмеял меня. «Буш, — сказал он. — Джордж Буш. На спор готов». Мэри Энн на следующий день пришла в школу в бейсболке с надписью впереди: «Росса в боссы»[25]. И заявила: «Вот сколечко ты знаешь».

А я, было дело, еще и крепко страдал по Мэри Энн. О чем я думал?

В общем, мама сказала, обращать на них ноль внимания. Рассказала мне, как она, когда была маленькой, сказала своему дяде Гарри, который был отчаянным футбольным фанатом, что Джо Намат и «Джетс» побьют «Колтс» в «Суперкубке». Дядя расхохотался ей в лицо. Потом, когда команда «Джетс» выиграла, он с ней разговаривать перестал. Есть люди, сказала мама, кому невыносимо оказаться неправыми.

А я ляпнул: «Джетс» и «Колтс» в Суперкубке? Е-мое. Да это, должно, сто лет назад было. Сейчас обе команды — полный отстой.

«Спасибочки, — сказала мама. — Вот теперь я почувствовала себя по-настоящему старушкой».

Когда мне придется встать и сказать, что моя затея накрылась, Мэри Энн с Арни пропесочат меня так, что чертям жарко станет. Изо всех сил надеюсь, что Клинтон выиграет выборы.

Вздрогнув, он проснулся — полностью одетый, не в своей постели. Глазная повязка была на месте, значит, он не понимал, что вот-вот уснет. Должно быть, задремал на часок-другой, но, по-видимому, в выходившее на восток окно пробилось солнце. Он лежал, не двигаясь, слишком сонный, чтобы сразу понять, где он. Чьи-то пальцы касались неровной, частично отмершей кожи на изуродованной половине его лица. Захотелось вскочить, потом он вспомнил. Даже сознавая, что пальцы принадлежат Арлин, он не подавил в себе порыва уйти: так, остроту его снял на десятую часть.

Открыл глаз, но не увидел ее. Она лежала не там, где была раньше утром, а с противоположной стороны, слева. Он слегка шевельнулся и почувствовал ее губы на своей левой щеке.

Внутри все холодом обдало.

— Что ты делаешь?

— Целую твое лицо.

— Почему эту сторону?

— Все равно ж она твое лицо. Так?

— И это все, что тебе известно. Эта кожа взята с моего бедра. — Рубен надеялся, что реальность такой пагубной подробности поможет создать собственный мотив для отстраненности.

— А если б я целовала тебя в бедро, так те же сетования слышала бы?

А потом это снова произошло: губы коснулись кожи прямо под повязкой, отчего у него живот подвело.

— Арлин! Мне от этого неловко.

— Есть что-нибудь, что я могла бы делать, не вызывая у тебя неловкости? — В голосе ее росло возмущение, до странности уютное в своей близости. Впрочем, все остальное было слишком странным и новым.