— В листопаде? — уточнила я с нажимом.

— В конце, пожалуй, — припомнила барышня. — Потому что в первых числах грудня Бобруйские на воды поехали, а перед тем как раз девичник у нас был, тогда-то Анна Гавриловна и разоткровенничалась.

— Далеко у них там дело зашло?

— До того самого, — ответила Зина с многозначительною гримаской. — И по всему получается, что покойный Гаврила Степанович дочурку на воды снарядил, чтоб вдали от знакомых от плода этих самых дел избавить. Нютка толстухою форменной уезжала, а вернулась — кожа да кости.

— На отца барышни Бобруйские жаловались? — сменила я тему.

— Да постоянно. И тиран, и самодур, и тюремщик. В спальнях их запирает, чтоб потемну из дома не шастали. Только доверия к тем жалобам было немного. Постоянно то одна, то другая в городе без сопровождения появлялась, я сама не видала, слуги донесли. Значит, не так уж крепки оказались запоры.

— А куда ходили?

— Про то не ведаю, врать не буду. Но поговаривают, барыня Нинель Феофановна азартна больно, еженедельно за картами замечена. А заведения отнюдь не приличные, вертепы.

Зинку было уже не заткнуть, она сыиата сплетнями без остановки. И про девиц непотребных в тереме она знала. Все знали. Осуждали при этом отнюдь не сластолюбивого купчину, а супругу его, что достоинство дома не берегла.

Мне стало грустно и противно в равных примерно пропорциях, Семен скучал, не скрываясь поглядывая на часы.

— Что ж, — отодвинула я чашку. — Мы, пожалуй, пойдем, Зиночка. Служба. Рада была свидеться и поболтать.

Барышня Носкова попрощалась с нами на улице, избегая встречаться взглядом с Крестовским.

— Евангелина Романовна, — вопросило начальство, когда мы остались вдвоем, — позвольте узнать, что вы Зинаиде Андреевне про меня наплели?

— Да какая разница?

— Очень уж волшебная перемена в барышне Носковой произошла.

— Женские секреты, — хихикнула я. — Вам их знать без надобности.

В терем Бобруйских отправились пешком, заглянули еще по дороге в банк, побеседовали недолго с управляющим. Тут я отступила на второй план, позволяя расспрашивать Семену. Солидному столичному чиновнику отказать не могли, управляющий обещал к вечеру выписки в приказ доставить.

Картина в моей голове складывалась неприглядная, под стать уездному городишке. Проходя по улице, я смотрела на золоченые вывески, нарядные фасады и знала, что за ними прячется беспорядок и разруха, которые непременно воцаряются там, где власть развращена безнаказанностью.

На краю площади Семен остановился у лавчонки гравировщика, скомандовал:

— Здесь обождите. — А сам толкнул дверцу.

Сквозь окно я видела, что хозяин, угрюмый пожилой гнум, поднял голову от работы, поздоровался, сказал: «Как обещал, отыскал блестюшку». По губам я уже читала перфектно, но вот по затылку Крестовского еще не обучилась. Гнум передал чародею какую-то вещицу, тот ее сунул в карман, положил на стол стопочку ассигнаций. Кто так делает? Даже не торговался! Меня бы попросил, «спасибом» бы обошлись. Ладно, на «спасибо» даже моих способностей бы не хватило, но…

— Чего застыли, Попович? — Веселый голос Семена прервал мои скопидомские размышления. — Или время тянете, чтоб с покойником сызнова не встретиться?

Я попросила уточнить, приноравливаясь к широкому шагу начальства. Оно благостно пояснило:

— Похороны сегодня. И будучи немного знакомым с Нинель Феофановной, предположу, что они в самом разгаре.

Во дворе Бобруйского терема толпился народ. Четверка лошадей, запряженная в траурный катафалк, перебирала благородно тонкими ногами, стайка профессиональных плакальщиц вопила, перекрикивая похоронный марш, исполняемый духовым пожарным оркестром. Экий балаган. Гаврила Степанович, земля ему пухом, ни на что не взирая, на тот свет отправлялся привычным манером, с нелепой помпой. Заколоченный гроб погрузили на катафалк, форейтор в ливрее с позументами щелкнул кнутом, процессия тронулась с места. Крестовский высмотрел подле крыльца священника, подошел к нему. Я подумала, что на кладбище мне делать нечего, а в доме, в отсутствие хозяев, много чего, и осталась стоять, изображая приличную скорбь.

Процессия выехала за ворота, последними следовали пожарные на открытой платформе с траурными венками. Семен со священником, беседуя, неторопливо пошли к боковой калитке. Церковный служка, подросток с требником под мышкой, поотстал, чтоб разговору не мешать. Борода святого отца несколько затрудняла чтение по губам.

— …обычай… таинство обряда… да уж давненько, года три или более…

Лицо Крестовского было от меня повернуто, потому видела я лишь половинку диалога. Мужчины попрощались, батюшка чародея благословил, Семен в пояс поклонился.

— Почему, — спросила я его, когда мы поднимались на крыльцо, — священник на кладбище с семьей не поехал?

Начальство нахмурилось.

— Плохой вопрос, Попович, не ко времени. Лучше обрисуйте мне свои дальнейшие действия.

— Слуг хочу допросить.

— Разве вчера вы этого уже не делали?

— Других слуг, не этих.

Придерживая мне двери, Крестовский удивленно приподнял брови, я пояснила:

— Те работники, с которыми я намедни разговаривала, новые, менее недели назад нанятые, они даже первого жалованья получить не успели. А где старые? Где горничные доверенные? Мамки, няньки?

Бросив взгляд в распахнутые двери банкетной залы, в которой уже накрывали поминки, Семен Аристархович пробормотал:

— Действительно, где?

— Мажордом Тимошка, — кивнула я на ливрейного статного красавца у стола, — тоже из садовников переведен, сказал мне по секрету, что старую обслугу вовсе не рассчитали, а из дому на другие работы отправили.

— Куда?

— В загородное поместье, верстах в десяти от Крыжовеня. Но… — Держа театральную паузу, я воздела указательный палец. — Но прошлый мажордом Василий Василия уехать по здоровью не смог, старенький он, хворый. Поэтому…

— Умница. Так за чем дело стало?

— Тимошка не знает, куда Василича поместили. Никто не знает. Внучка его, Василича, потихоньку раз в день на кухню за провизией пробирается…

— Идемте! — перебил меня Крестовский, беря решительно под руку. — Проведете мне экскурсию по тайным ходам.

Начальственного воодушевления разделить не получалось, старичка-мажордома я помнила еще по балу, ничего исключительного, кроме зычного голоса, я за ним тогда не заметила. Значит, старец чародеем, скорее всего, не был, и как Семен Аристархович его разыщет, натурально не представляла. Но Семен вошел уверенно за дверцу с лепниной, поднялся по лестнице на второй этаж, осмотрелся.

— Будем рассуждать. В подвале запирать старика не будут, значит, остается чердак. Стало быть… — Он запрокинул голову, поднял руку, нажимая ладонью на беленый кружок потолка, но ничего не произошло.