До самого окончания трапезы она хранила молчание и ни на кого не смотрела, только шевелила губами в беззвучной молитве.

***

К большому удивлению Оливии, идея спуститься в кухню и дружно облачиться в передники вызвала энтузиазм у всех, не исключая и мужчин. Оскар Финч в шутливой манере предложил свои услуги по разделке птицы, а Седрик, гордо вскинув голову, будто совершал немыслимый подвиг самоотречения, пообещал чистить шалот и грибы. Даже Виктория, что было неожиданно, явилась на кухню в клетчатом платье из грубой чесучи и с достоинством пояснила: «Мы, аристократы старой закалки, не боимся испачкать руки».

Руки тем не менее она пачкать не стала. Виктория заняла место за капитанским мостиком – усевшись в высокое кухаркино кресло, оставшееся с тех времён, когда в Мэдлингтоне штат кухонной прислуги был гораздо более многочисленным, она раздавала поручения и следила за тем, чтобы никто не остался без дела.

Несчастная миссис Вайсли, всё ещё страдавшая от слабости и стеснения в груди, и предположить не могла, какое столпотворение происходит на вверенной её попечению территории. Две кухонные девчонки, вытаращив глаза, с недоумением и ужасом наблюдали, высунувшись из судомойни, как в кухню пожаловали гости леди Элспет и принялись беспардонно там хозяйничать. Сама же хозяйка предпочла ускользнуть и посвятить некоторое время изучению колонки, посвящённой скачкам. Чтение это всегда расслабляло её великолепным образом, даруя отдохновение и помогая обрести ясность мыслей.

К приготовлению ужина приступили с большим воодушевлением. Всем страшно надоела и неудобоваримая стряпня миссис Вайсли, и холодные закуски, доставляемые из трактира. Бернадетта – оживлённая, с сияющими глазами, вскоре перехватила у Виктории инициативу и теперь сновала по кухне, чуть смущаясь, когда требовалось отдать кому-либо очередное поручение или проверить, насколько тщательно почистили грибы или взбили уксус с маслом для соуса. Слушались её безоговорочно – никто из присутствующих кулинарными знаниями не обладал, а компетентность француженки в этом вопросе сомнений не вызывала.

– О, мистер Понглтон, это делается совсем не так!

Возмущённая Бернадетта выхватила из рук Седрика истерзанную луковицу, от которой осталась одна сердцевина. Подоспевший вовремя Хигнетт осторожно отодвинул миску с шалотом, подсунув Седрику корзинку с морковью, и без слов принялся чистить лук, снимая тонкую кожуру и выкладывая бело-розовые сочные жемчужины в фарфоровую миску. Бернадетта благодарно ему улыбнулась, одобрительно похлопала по руке и отправилась на помощь Оскару Финчу, который никак не мог сладить с цесаркой в её теперешнем, обезглавленном, виде, хотя весьма успешно справлялся с лечением её живых юрких товарок.

Лучше всех дело спорилось у Присциллы и Оливии – на широкой доске уже высилась горка нарезанных грибов, и соус был взбит и должным образом приправлен. Они работали быстро, слаженно, в четыре руки, как если бы заниматься стряпнёй обеим было не в новинку. Оливии вообще пришлись по душе и рассудительность Присциллы, и её спокойные, основательные манеры. Чем бы она ни занималась – вышивала, хозяйничала, рассказывала о тяготах жизни фабричных рабочих или беседовала с мужем, – всё у неё выходило ладно и просто. Она не делала попыток привлечь Оливию на свою сторону, не старалась превратить её в союзницу, и это, безусловно, делало ей честь и вызывало искреннюю симпатию.

Джордж участия в готовке не принимал вовсе и лишь хмуро на всех смотрел, дольше всех задерживаясь взглядом на Седрике. Вид у него был раздосадованный, и всем было бы легче, если бы он не мешался под ногами и покинул кухню. Седрик же, наоборот, на брата смотреть избегал и выглядел до того жалко и потерянно, что Оливию принялась грызть совесть за её вмешательство в сугубо семейные дела.

Вскоре по кухне распространились упоительные ароматы. Цесарка в окружении грибов и овощей, покрытая густым соусом с пряными травами, весело булькала в большой медной кастрюле и обещала гостям леди Элспет неземное наслаждение. Даже Джордж Понглтон приободрился и решил внести свой посильный вклад в приготовление ужина – деревянной ложкой на длинной ручке он старательно, хотя и совершенно неумело, помешивал жаркое, не обращая ни малейшего внимания ни на робкие протесты Бернадетты, ни на то, что капли соуса попадают ему на манжету рубашки.

***

Благодаря ли совместным усилиям, предпринятым гостями леди Элспет ради горячего ужина, или причиной тому было радостное предвкушение завтрашнего праздника, но атмосфера в столовой Мэдлингтон-Касл была не в пример теплее, чем предыдущими вечерами. Однако Оливию не покидало странное щемящее чувство (описывая его впоследствии, она употребила выражение «царапанье когтистой лапы рока», что заставило Филиппа с неудовольствием поморщиться), будто где-то рядом находится источник напряжённого злобного ожидания. Ощущение это было таким осязаемым, что ей даже пришлось мысленно одёрнуть себя: «Оливия Адамсон, сейчас же прекрати выдумывать всякий вздор!» Обычно эти слова, мысленно произносимые с интонацией миссис Тредуэлл – ужасно строгой директрисы пансиона Святой Урсулы, которая недолюбливала большинство своих подопечных и не давала себе труда это скрывать, – производили на живое воображение Оливии усмиряющее действие. Но на этот раз заклинание не помогло, и беспричинная тревога никуда не делась.

Все, кроме братьев, оживлённо принимали участие в обсуждении завтрашних событий и даже, к заметному удовольствию леди Элспет, делали ставки на то, кто в этом году первый из деревенских охотников изловит свинью, вымазанную маслом. Оскар Финч без тени сомнения предлагал в фавориты мистера Виндорма из дальних холмов, который обычно не упускал ни одной возможности побороться за главный приз – молотилку, и начинал тренировки по ловле скользкой хавроньи ещё в конце февраля. Слово дали и хмурой как туча Анне, которая решительно предложила кандидатуру старого Албота из соседней деревни, известного тем, что, несмотря на его семьдесят с лишком лет, ни одна свинья ни на одной ярмарке от него ещё не ускользала.

Бернадетта, вспыхивая всякий раз, когда принимала комплименты цесарке, была сыта одним лишь вниманием к своей скромной персоне. На её тарелке лежало птичье крылышко и малая толика овощей, и она, не умолкая ни на секунду, вела беседу сразу и с Оскаром Финчем, и с Викторией, которую этим вечером, при наличии воображения, можно было бы даже назвать любезной.

Основные хлопоты последних дней были позади. Завтрашний день сулил всем массу бесхитростных развлечений, и гости леди Элспет – все, кроме Джорджа и Седрика, – обсуждали предстоящее веселье.

Бернадетта вместе с мальчиками собиралась наведаться в каждую палатку, расположенную на главной лужайке, и не пропустить ни одной возможности поговорить по душам с матерью Монти. Её не на шутку встревожили беседа свекрови с преподобным Рутлингом и намерение встретиться с поверенным, и теперь убеждённость в том, что дело, ради которого она прибыла в Англию, улажено, сильно пошатнулась. Сердце Бернадетты под чёрным крепом вдовьего платья билось тревожно и часто, жаркое на её тарелке совсем остыло.

От Виктории не укрылось волнение французской вдовы. Поглощая нежнейшую цесарку, но не ощущая толком вкуса пищи, она старалась быть оживлённой и вела беседу со всей непринуждённостью опытной светской дамы, которая никогда не говорит того, что думает, и не выдаёт своих истинных мыслей ни выражением лица, ни интонацией. На самом деле в душе Виктории этим вечером бушевали чувства такой силы, что из-за шума в ушах она еле слышала собственный голос. Точно морские волны с громким шелестом яростно атаковали песчаный берег, раз от раза всё громче и громче. На Анну она старалась не смотреть, но, не в силах совладать с собой, порой разглядывала горничную с плохо скрываемой неприязнью. Разговор сплетничающих кухонных девчонок, который Виктория подслушала сегодня, нанёс ей глубокую сердечную рану. Речь шла о горничной и о шашнях, которые она завела с Джорджем. Казалось бы, ей давно стоило привыкнуть получать подобные известия, но на этот раз Джорджа видели в тот момент, когда он передавал Анне пухлый конверт с деньгами, и этого ему прощать Виктория не собиралась. В душе её происходила яростная борьба, и жажда отмщения, питаемая женской обидой и попранным самолюбием, уверенно водрузила флаг на том месте, где раньше обреталась лояльность к супругу и его маленьким слабостям.