Минут двадцать восьмого раздался звонок. Мессия прибыл. Надо сказать, что Илья выглядел вполне жизнерадостным и свежим, ничем не напоминая мрачного фанатика, решившего захватить власть над миром. Я разлил по рюмкам вино, по чашкам — чай и разложил по тарелкам торт, а к нему — не ложки, а вилки, «как в лучших домах Филадельфии». Я уже совсем собрался с духом, чтобы спросить Гданьского, почему он так рвался встретиться со мной, как вдруг началось что-то среднее между оперой Чимарозо «Колокольчик» и оперой же Россини «Севильский цирюльник»: неустанно звонил телефон (спрашивали то Инну, то Филиппа, то вообще какую-то неведомую Веру; вконец взбешенный, на вопрос: «А Веру можно?» — я ответил совершенно не в своем стиле: «Может быть, и можно, но я не пробовал», чем совершенно шокировал звонившего), время от времени звонили и в дверь: почтальон принес извещение на посылку из Франции (сказал, что целый день не мог нас застать, а бросать в ящик извещение ему не хотелось — «Сами знаете, как бывает…»), Филиппов дружок из соседней парадной хотел повидаться с ним, а в довершение всего какая-то миссионер-ствующая дама настойчиво предлагала обучить меня Библии. Тут я не выдержал, и отключил телефон. Вырубать свет, чтобы парализовать входной звонок, я все же не решился, но за дамой, слава Аллаху, никто не последовал, а вскоре и Инна пришла, избавив меня от необходимости бегать к двери и отвечать на телефонные звонки. Я наконец-то плюхнулся на тахту около Ильи, бормоча всякие извинения, и предложил ему выпить за очередную встречу. Мы выпили. И тут Илья сам начал излагать причину своего визита весьма застенчивым и виноватым голосом.

— Ты извини меня, что я так напросился, вижу, как ты занят, но вот туг такая неприятность вышла… — Он немного помолчал. — Понимаешь, конечно, у меня зарплата много больше твоей, мне стыдно, но такие обстоятельства…

— Да говори ты, Бога ради, что это за экивоки такие!

— Короче говоря, не мог бы ты одолжить мне четыреста баксов на две недели?

Он произнес эту фразу и облегченно вздохнул.

Я лихорадочно думал. «Скорее всего, наводит тень на плетень. Продолжает алиби создавать. Дескать, приходил в институт, чтобы занять денег у приятеля. Денег сейчас после Гонконга у меня нет, но помочь ему надо: иначе, как, кажется, говорят спецслужбисты, контакт не развить. Но откуда их взять? Теща больше не даст. Богатых друзей у меня нет… Но у Инны наверняка есть какая-нибудь заначка на черный день. Пойду поговорю, ведь всего две недели. А если за эти две недели он пройдет в дамки, то бишь, в черные властелины, доллары уже и так не понадобятся».

Я улыбнулся своему сомнительному юмору.

— Сейчас, Илья, подожди минутку, с женой надо поговорить.

Он развел руками.

Разговор с Инной был не из приятных. Она сказала мне, что ее заначка равна пятистам зеленым и копила она их на случай всяких черных вторников и восемнадцатых августа потом и кровью, но если уж так надо… (Надо, надо!) В конце концов она полезла на верхнюю полку книжного стеллажа, извлекла из-за книг некую шкатулку и выдала мне четыреста долларов США, выразив надежду, что не позднее чем через две недели они вернутся обратно. Я расцеловал жену, несмотря на ее попытки увернуться, и поспешил к Илье. Тот просто расцвел от счастья.

— Сходи Инну поблагодари, хоть цветочки бы ей принес.

— Да-да, конечно-конечно, обязательно принесу, розы там или пионы.

Он отправился к Инне и через три минуты вернулся вполне довольный оказанным ему приемом.

— Две недели, только две недели, клянусь!

Теперь можно было спокойно попить чаю и поговорить. Я завел разговор про каббалу и про мессий. К моему изумлению Илья обнаружил почти полное безразличие к данной теме и попытался свести разговор к архетипам Юнга и матрицам Грофа. Я решил быть вполне откровенным.

— Слушай, Илья, я что-то тебя не пойму. В прошлый раз — месяца еще, наверно, не прошло — ты просто в каком-то мессианском дели-риуме находился, ни о чем другом говорить не мог, а теперь вот, когда я заинтересовался темой, все на Юнга свести норовишь.

Ответ Ильи меня удивил еще раз:

— Знаешь, действительно вроде безумия какого-то обуяло. Тебе ведь известно, что я всегда был ближе к позитивизму, чем к мистике; и религией-то я интересовался прежде всего как психотерапевт, ну и антрополог, если позволишь. А тут… Познакомился с одним москвичом, таким Андреем Королевым, он как раз специалист по каббале, хотя в институте занимается, кажется, кундалини-йогой. И вот его энтузиазм и какая-то мистическая харизма, что ли, так на меня подействовали, что у меня чуть крыша не поехала на Саббатае Цеви, мессианизме и каббале. Он, кстати, у меня и про тебя спрашивал. (Я тут вспомнил, что Андрей говорил мне, что узнал мой адрес от Гданьского.) А как я перестал с ним общаться — это было еще до твоего отъезда в Гонконг, — так это наваждение начало рассеиваться; мне даже смешно стало, что я чуть мессией себя не вообразил. Вот, собственно, и все.

Я признался Илье, что тоже познакомился с Андреем и что хорошо понимаю его, ибо сам испытал воздействие его харизмы, маны или как там это еще называется, в общем, иррационального обаяния личности. Таким образом, все вроде бы объяснилось, но мои подозрения относительно Ильи тем не менее не только не исчезли, но, наоборот, укрепились. Проводив его до двери (под конец он снова рассыпался в благодарностях), я выждал четверть часа и пошел прогуляться и пораскинуть мозгами.

Рассуждал я так. Все это на самом деле хитрости. Теперь, когда препарат у него, продолжать демонстрировать свой каббалистический фанатизм для него опасно — может вызвать подозрения, у меня по крайней мере. Про то, что я знаком с Андреем, он знает, значит, можно на него валить, дескать, заразил мистикой. А самому теперь разглагольствовать про безопасного и невинного Юнга. Может ли такая логика быть у безумца? Может. Известно, что сумасшедшие бывают чрезвычайно хитры и коварны в рамках своей мании, так что все сходится. Контактировать с Ильей надо продолжать. Ждать две недели нельзя, надо дней через пять под каким-нибудь предлогом навестить его на работе и поговорить по заранее разработанному плану.

Тут ноги вынесли меня к Князь-Владимир-скому собору, и я решил зайти в храм. Меня почему-то не удивило, что собор открыт несмотря на поздний час (было как минимум половина десятого вечера). Я вошел внутрь и проследовал поближе к солее и Царским Вратам. Храм был практически пуст — кроме меня по углам жались какие-то старушки. Тем не менее шла служба, вечерня, причем на хорах пели певчие, а со священником служил и диакон. Меня опять-таки не удивило это, прямо скажем, странное обстоятельство: какая же вечерня на ночь глядя, да еще и в будний день? Я вошел в церковь как раз во время малого выхода: священник уже прошествовал к Царским вратам. За ним шел диакон с престольным Евангелием. Возгласив «Господи, благослови!», священник вошел в алтарь, а диакон, перед тем как проследовать за ним, повернулся лицом к прихожанам и осенил их крестным знаменем, благословляя Евангелием. И тут хор грянул: