Когда я все-таки поднимаю голову, то вижу, что на лице матери медленно появляется улыбка.

* * *

Спустя четверть часа я поднимаюсь наверх и обнаруживаю, что Евы нет в ее комнате. Выходя, я слышу щелчок дверного замка и замечаю, как она выскальзывает из моей спальни.

— Ева? — спрашиваю я, двигаясь навстречу. — Что ты там делала?

Она что-то неразборчиво ворчит и направляется к лестнице.

— Ева! — окликаю я, но она не удостаивает меня ответа.

Снизу доносятся ее шаги, хлопает наружная дверь.

Я захожу в свою комнату и быстро осматриваюсь. Все выглядит как обычно. Постель нетронута, лишь на покрывале — вмятина по форме тушки Гарриет. Компьютер включен, но на экране — переливы заставки.

Я подхожу к окошку и вижу, как Ева пересекает двор. За ней по пятам семенит Гарриет. Тут я неосознанным движением берусь за телефонную трубку и замечаю, что она теплая.

Я беру ее, подношу к уху и нажимаю повтор последнего набранного номера.

Раздается попискивание, потом тишина — происходит соединение. После третьего гудка трубку снимают.

— Алло?

Я так и замираю. Голос Роджера.

— Алло? — повторяет он после паузы.

Я открываю и закрываю рот. Я собираюсь отключиться, но он произносит:

— Ева? Деточка, милая, это ты?

Проклятье, у него там АОН.

— Нет, это не Ева, — говорю я.

Вот уж что мне никак в голову не приходило, так это что Ева позвонит отцу. Представить не берусь, что она ему наговорила. Не знаю и знать не желаю.

— A-а… Привет, — говорит он.

— Тебе Ева только что звонила?

— Да, — говорит он.

— Голос нормальный был?

— А что, что-то случилось?

Кажется, я сама рою себе яму.

— Нет. То есть… В смысле, она тут на меня разозлилась, вот и все. Я просто не ждала, что она тебе позвонит…

— Мы с ней часто разговариваем. Она мне раза два в неделю звонит.

— Правда?

— Правда. А из-за чего вы с ней поссорились?

— А разве она не доложила тебе?

— Нет.

Я с облегчением мотаю головой.

— Да так… Житейские мелочи.

— Если что-то расстроило ее, это уже не мелочь.

— Ну ты же знаешь Еву. Обычная буря в стакане воды.

— Ладно, если ты так уверена…

Повисает невыносимое, нескончаемое молчание.

— Тебе что-нибудь нужно? — говорит наконец Роджер.

Ах да, ну конечно, он думает, что я позвонила ему с какой-то целью.

— Нет, — говорю я.

Боже милостивый, неужели это все, что я способна придумать?

— Так у вас точно все хорошо?

— Лучше не бывает, — отвечаю я, раздражаясь.

— В любом случае рад, что ты позвонила. Ты почту-то проверяешь? Я все с тобой связаться пытаюсь…

— Проверяю, только нечасто. Я теперь в конюшне работаю, так что больше ящиком родителей пользуюсь.

— Ты знаешь, что нам суд назначен?

— Нет, — говорю я, чувствуя внезапную дурноту.

— Двадцать шестое июля.

Я присаживаюсь у столика, из меня словно выдернули стержень. До назначенного срока меньше трех недель. И суд состоится через пять дней после восемнадцатилетия нашей свадьбы.

— Как-то быстро уж очень…

Я напряженно потираю лоб.

— В смысле, мы еще ни о чем письменно не договорились…

— То-то я и удивляюсь, что от тебя нет ответа. Ты хоть читала вариант, который я прислал?

— Нет, — говорю я.

Мне совестно в этом признаваться.

— Так ты прочитай, хорошо?

— Ладно, ладно, обязательно прочитаю.

И вновь повисает молчание, но уже не такое тягостное.

— Аннемари?

— Да?

— Ну так ты правда в порядке?

— Конечно, а как же иначе?

Мне не хочется продолжать этот разговор. Может, рядом с ним там сейчас Соня. В шелковом неглиже, открывающем молодые стройные ножки. И этак нежно держит его за руку…

— Мне пора, — говорю я.

— Хорошо. Значит, ты…

— Да, да, я обязательно прочитаю проект соглашения.

* * *

Следующий пункт назначения — конюшня.

Успело стемнеть, и, пока я иду через двор, на меня накидывается комарье. Я отказываюсь припустить бегом, вместо этого довольно безрезультатно отмахиваюсь руками, надеясь, что Жан Клод не смотрит в окно. Вот странно — в какие-то дни кровососы почти исчезают, а в другие — того и гляди, подхватят и прямо в лес унесут.

Двери открыты. На пороге стоит большущий, фута четыре высотой, вентилятор. Он гонит по проходу влажный воздух снаружи. Все лампочки выключены, но ярко светит луна, позволяя видеть коридор до самого манежа.

Я люблю ночную конюшню. Днем здесь тоже неплохо, но по ночам, когда никого нет, кроме лошадей, чувствуешь себя как на другой планете. Сладковатый аромат опилок и сена, кожи, овса и навоза… Всхрапывание, фырканье и характерный свистящий звук, с которым лошади выдергивают сено из рептухов. Ну и конечно, самый лучший на свете запах — запах лошадей. Его ни с чем не спутаешь, его нельзя ни с чем сравнить. Когда-то я любила заходить в денники и прижиматься лицом к лошадиным шеям просто ради того, чтобы вдохнуть этот запах. Я и сейчас это делаю — прежде чем приступить к поискам Евы.

Для начала я проверяю комнату отдыха. Там ее нет. Я заглядываю в амуничник, в комнату для призов, в длинный коридор между рядами денников, потом в тот, где хранятся вещи частных лошадей… Ева может оказаться где угодно, в том числе — в деннике с лошадкой. Или спрятаться в уголке мойки. Или даже за ящиком. Могла забраться по лесенке на сеновал, могла укрыться за диваном в комнате отдыха… Если она не хочет быть обнаруженной, ее нипочем не найти.

Я иду в денник к Бержерону и запускаю руку ему под гриву. Несмотря на ветерок от вентилятора, он весь вспотел. Я покидаю его и иду проверить других лошадей. У всех та же картина. Те, в чьих денниках есть окна, стоят мордами к ним.

Я спешу на манеж, чтобы открыть там двери наружу. Ступив на песок, я замечаю отблеск света позади. Я останавливаюсь, чтобы оглянуться.

Оказывается, в моем офисе горит лампа. За моим столом, задрав на него ноги, устроилась Ева. Она смотрит в мой монитор, держа в руке мою мышь. Она меня еще не заметила.

Я со вздохом пересекаю манеж. Пыхтя от усилия, откатываю тяжелые гофрированные створки. Немедленно начинается сквозняк, и я несколько мгновений стою, наслаждаясь прохладой.