которой угадывались пухлые румяные щеки. Голос был хрипловат из-за курительной трубки — пристрастие привезенное из дальних странствий, но он тем не менее заверял, что такая маленькая шалость простительна. Уж тем более она простительна, поскольку считал, что никакого вреда окружающим не наносит — только не выдыхай дым людям прям в лицо.

Кожа монаха была обветрена, загар уже не вывести, вероятно, ничем. Руки в мозолях и чернилах. Собственно, ручного труда Эйлерт никогда не чурался — возможно поэтому быстро пришелся по душе селянам. Ко всему прочему, новая религия, которую проповедовали на Атиозесе, оказалась крайне похожа на ту, что осталась с той стороны портала, вместе с языческими Богами, поклоняться которым завещали предки. Одним словом, сошлись. А вскоре и общий язык обрели, как буквально, так и иносказательно.

Мало-помалу, чередуя церковные службы с посиделками на лавках и работой в поле, Эйлерт подтянул по уровню понимания речь деревенских жителей. Можно даже сказать, что подружился со старостой. На службу всем двери были открыты. Во всяком случае, люди и Волки туда частенько захаживали. Даже пару раз заходил сатир, но не найдя для себе развлечения, уходил обратно в лес. Джастин, порой, тоже стоял в дверях костёла, мешкаясь перед тем, как зайти внутрь.

Никаких проблем с переходом за порог у него, в общем-то не было, вопреки человеческим поверьям. Но он не хотел своим видом смущать живых людей. В конце концов, вера дает людям надежду, а он — не вполне живое напоминание о том, что где-то что-то может сильно пойти не так. С оборотнями было проще — они хоть и были Проклятыми во всеобщем понимании, но вид сохраняли вполне человеческий. Он заходил в костёл позже. Когда все уже расходились, а Эйлерт начинал прибираться.

Они никогда не вели разговоров о религии, хоть старый монах по долгу службы и пытался склонить вампира к этому — у эльфов вера была своя, и в человеческой Джастин не нуждался. Он расспрашивал странствующего монаха о своей семье, оставленных по ту сторону реки Мидлтерри, о путешествиях дружелюбного, вечно во что-то влипающего монаха.

В какой-то из поздних зимних вечеров Джастин, еще не успев зайти, услышал, что старый монах в это позднее время был не один. Заглянул сначала в окошко — с удивлением заметил, что вместо Эйлерта в общем зале прибирается деревенская девка, как раз та, которую Олаф с приказа Сета плетьми слегка угостил. Монах тем временем копался на столе в свитках, и периодически задавал девке вопросы, та, иногда задумавшись, отвечала.

— Итак, что за буква, на рогатку, забаву детскую похожая? — глухим басом, не отрываясь от книги, строго спросим Эйлерт.

— Это У! Урок, утка, улитка, уборка, ухо, — не прекращая своего занятия, бойко отозвалась девушка.

— А как же записать, если волк вдруг завоет протяжно? — Эйлер вопросительно с улыбкой посмотрел на девчушку, оторвавшись от своих бумаг.

Девка, пол веником подметающая разогнулась, задумалась:

— Может ее совсем большой нарисовать? Хотя нет, подождите, тогда дальше писать неудобно совсем будет. Может рядышком ее несколько раз поставить? И сколько долго он выть будет? Рисовать, пока у него весь воздух не вышел? Ежели быстро писать получается, то это так много места займет. Как же тогда бумагу чистую сберечь? — было видно, что девушка не на шутку озадачилась.

Эйлерт хохотнул с ее ответа. Джастин тоже улыбнулся.

— Почти угадала, — Эйлерт улыбнулся, откладывая книгу. — Надо рядом несколько раз ее написать. Но не вместе, а черточками короткими разделить. И всего трех букв достаточно тогда — не надо всю строку на это тратить, поняла?

— Поняла! — Еся было продолжила уборку, но потом встрепенулась, снова голову подняла, помотала ей из стороны в сторону — Нет, кажется не поняла. А как же читать тогда, если через черточку? Волк же протяжно воет, а не запинается, будто подавился. Да и коротко это очень — он долго воет.

— А так и читать, как воет — протяжно. Но очень долго самой выть не обязательно — ты ж читаешь все-таки, а не передразнить его пытаешься. Теперь поняла?

— Поняла, наверное, — в легкой задумчивости ответила девушка. — Во всяком случае, вроде запомнила. Читать протяжно, но не выть самой долго, а писать тогда через черточку.

— Хорошо, иди сюда, следующую букву тебе покажу, — по лицу старика было заметно, что обучение доставляет ему немалое удовольствие. Он разве что не заурчал как сытый толстый кот, наевшийся свежей сметаны.

Монах поднял затемненную небольшую дощечку, стер тряпкой большую и малую букву «У», начал рисовать следующую. — Вот, смотри. Кружок, палка, снова кружок. На что похоже?

Девка густо покраснела, шарахнулась в сторону и крепко схватив метлу, принялась яростно подметать пол.

— Тьфу! Пропасть, ты о чем вообще подумала, Истрет прости… — Эйлерт покраснел, будто прочитав мысли девки. — На филина это похоже! На филина!!! и буква эта «Ф» называется. И сам филин с этой буквы пишется. Ох, беда мне с тобой — ну что ты так застыдилась-то в самом деле? — Эйлерт в замешательстве уставился на девчушку, заметив что у нее увлажнились глаза.

Джастин невольно рассмеялся над этой неловкой для обоих людей сцены, и всё же решил прервать их разговор. Толкнул обледеневшую дверь, быстро зашел внутрь, стараясь не выстудить помещение. Бодрым шагом направился между стройными рядами лавок к рабочему столу с замершими в удивлении людьми.

— Эйлерт, это каким это образом ты додумался девку грамоте учить? В карты, что ль проспорил? — Джастина всё ещё очень веселила ситуация, которой он оказался свидетелем. — А ты вообще как здесь очутилась в такой час? Как тебя братец отпустил ночью к мужику, пусть и к монаху старому?

Сказал, и пожалел об этом сразу — обидеть вопросом он девицу не собирался, ругать тоже, но нравы местных жителей явно не учел. Девка из просто красной, стала пунцовой. На глазах слёзы навернулись, стоит, в пол смотрит, веник сжала так, что старая солома захрустела под пальцами, пульс участился, дыхание сбиваться стало. Заметил, сразу попытался исправить положение:

— Ты это брось, я тебя не стыжу — мне вообще все равно чем вы, люди в свободное время занимаетесь, интересно просто стало, как так вышло.

Девка, обидевшись, с силой отбросила веник в сторону и резко выбежала в дверь, ведущую в подсобные помещения. Джастин в недоумении уставился на монаха.

— Ранимая она больно. И пугливая. Не серчай, — с расстроенным видом сказал старый монах.

— И в мыслях не было, — Джастин до сих пор чувствовал замешательство и зачем-то попытался оправдаться, — Просто, как мне казалось, у этих людей