– Письмо? Да? Я… Оно от… оно из Америки. От его дядюшки. Наверно, деньги.

– Деньги? Ох, не к добру это!

Глава 10

Ах, кажется, я начал выдумывать. Я забавляюсь этим, пока девочка спит. Пока весь дом спит. И где-то в его внутренностях лежит моя Хильд с моей книгой на груди. Интересно, какая это книга? Спрошу у нее с утра. На Болоте мне так интересно, что Гейрлёйг приходится напоминать мне о телефоне.

– Ты же позвонить хотел?

Она предлагает мне свою помощь в поиске телефонного номера. Такой уж она человек – ей нравится всем помогать. Она всех нас превращает в детей малых. Мы два часа прождали, пока станция не закрылась. Здесь, очевидно, старый добрый «сельский телефон»[38]: все сельчане подслушивают чужие разговоры. Две бабы болтают, а все остальные слушают – и я тоже. Тонкий голос:

– Сейчас же он вроде на Болото переехал. Хроульву же стало совсем невмоготу его у себя держать. Это же совсем не весело – когда к тебе на двор вдруг целый человек свалится!

Ach so.

– Можно подумать, ему только этого и не хватало: у него же хутор, хозяйство, а тут еще лишний рот прибавился, да ведь его еще и одевать надо! Он же, когда там появился, вообще без носков был, – отвечает другая; судя по всему, она на несколько лет старше, голос у нее толстый и хрипловатый.

– Да, но ел-то он мало. Почти ничего и не ест, только кофе пьет. И что самое удивительное – из него потом ничего не выходит.

– Да ну? А может, это вообще какой-нибудь альв?

– Вполне может быть.

– И что они там, на Болоте, будут с ним делать?

– По-моему, они его в столицу отправить хотели. А так про него вроде объявление дали в газете, но Бриньоульв говорит, из этого толку не вышло.

– Просто сплошные загадки! Нашелся вот так вот, в горах, ничего не знает, ничего не помнит – ни откуда он, ни как его звать.

– Да уж, надеюсь, у меня память настолько не отшибет, чтоб я забыла, как меня звать!

– Его зовут Эйнар, – встреваю я.

– Бенси! А ну, положи трубку! – приказывает тонкоголосая. А хрипловатая подхватывает:

– Бенси, это ты? Тебе что, заняться больше нечем, кроме как чужие разговоры подслушивать? А если уж слушаешь – то пусть у тебя ума хватает самому молчать!

– А это не я, – слышу я старческий мужской голос где-то далеко-далеко на линии.

– Да тебя даже издали узнать пара пустяков – прямо как навозную кучу на твоем хуторе, которую с середины хейди видно! – говорит тонкоголосая.

– А я слышала, что у него уровень навоза в хлеву поднялся до середины двери, так что он даже не смог войти туда коров подоить! – прибавляет толстоголосая.

– Брехня это все! – хнычет вышеупомянутый Бенси, жалкий старик. – Зато свой собственный навоз я выдаю без посторонней помощи – в отличие от некоторых!

– Слушай, милый мой. Мы тут, вообще-то, по телефону разговариваем, – говорит старуха.

И тут они вновь возобновили разговор и поддерживали до тех пор, пока телефонная станция не закрылась.

Она спит. Эйвис. Ей снится саранча. Нашествие саранчи в Исландии. Где она видела этих созданий? Может, дедушка Овертон в Кении служил? Подспудно мы знаем всё – только сами об этом не подозреваем. Внутри нас целый мир, и мы вынашиваем его, как беременная женщина: лишь немногим дано его родить. Я всю жизнь боролся с этим – и к чему это привело, кроме этой сибирской ссылки?

А сейчас меня, видимо, собираются в столицу отправить.

Я вышел из комнаты, покуда она, девочка, раздевалась и ложилась в постель. Из вежливости. Содомитских наклонностей у меня никогда не было. За что я благодарю Господа Бога. Лишь один раз я обвинил самого себя в извращенчестве. Это было в бассейне на Лёйгарватн. Я вышел из раздевалки – и группка верещащих пышненьких девочек в бассейне тотчас замолкла. Такова власть «крупнейшего писателя Исландии» в плавках. И они все обмочились: то ли от страха, то ли от восхищения, и вода вокруг них пожелтела; я обнаружил это, только когда залез в водоем, а они уже убежали. Я позволил себе немного почупахаться в тепловатой девчачьей моче – но, скорее, только ради хорошего сюжета… Эйвис уже легла, когда я прокрался в комнату и лег поверх одеяла на свою кровать. Так мы и лежали, словно усталые с дороги дедушка с внучкой и разговаривали, глядя в потолок.

– На Болоте хорошо, – начал я.

– Ага.

– А в Хельской долине вы, наверно, живете совсем замкнуто?

– Ну… бывает.

– А Постреленок? Ему, наверно, скучно, что сестра уехала, а он остался один с папой и бабушкой?

– Да; только, по-моему, ему скучно не бывает.

– Да, мальчонка горазд на всякие выдумки.

– Да.

– А ведь Хроульв с вами порой суров?

– Гммм, – доносится из-под одеяла, и я останавливаюсь и жду, пока откроются шлюзы, – но она просто молчит, и все. Я пробую зайти с другого бока:

– Но ему, наверно, хозяйство вести непросто? Он ведь один, и механизмов у него почти никаких нет?

– А ему хочется быть одному.

– Э… Да… Я-то его, конечно, настолько хорошо не знаю, – говорю я и тут мешкаю, не зная, что сказать дальше, но потом продолжаю: – Но, по-моему, он вас любит.

– Да, – равнодушно отвечает она, – он мне позволяет в школу ходить.

– Да.

– Но лучше бы я была овцой.

Она произносит это с неожиданной решительностью. Я быстро бросаю на нее взгляд, но различаю лишь лоб, сияющий в темноте, словно белый цветок в ночи. Крошечный нос над одеялом.

– Овца? А почему ты так говоришь?

– Потому что тогда бы у меня рук не было.

– Ach so. Вот оно как. Рук, значит… Э… Так ты его не любишь?

– Он мне папа.

Она поворачивается на подушке и теперь смотрит на меня. Кажется, я вижу, как сверкают ее темные глаза под светлым лбом, окаймленным темными волосами. Заинька.

– Спасибо, что сходил за мной, – говорит она.

– Сходил? Ах, во время бурана? Да не стоит.

– Все равно спасибо.

Через темный океан между кроватями я чувствую связь. Чувствую, что я как-то связан с этим маленьким женским персонажем; она могла бы быть моей дочерью во втором поколении. Она напоминает мне…

– Спокойной ночи, – говорит Эйвис и опускает занавес над глазами.

А я продолжаю лежать и смотреть этот великолепный фильм ужасов из голливудских запасников: «Саранча на Спренгисанде[39]».