Врать мне сегодня придется много. Надо привыкать.

Маратыч открывает шкаф, чем-то позвякивает, через плечо бросая отрывистые фразы:

— Рад, Артем, очень рад, что ты вернулся! Времена-то вишь какие… Ребят наших как разбросало… Насыров в том же Афгане погиб, в восемьдесят седьмом. Славка Орлов на машине разбился три года назад. Рожков в Москве, бизнесует. Хакимов в Германию уехал. Бикмуллин в Лондоне. Петровский, как ты в армию ушел, результаты стал показывать, вверх двинул. До сих пор стреляет, дважды чемпион Союза. Галимов… Витек наш…

— Я знаю, — прерываю я Маратыча. — Виделись уже.

— Ясно, — он поворачивается, ставит на стол два стакана, бутылку водки, выкладывает колбасу, хлеб, банку огурцов. — Ну, а ты? Расскажешь?

— Конечно, — пересаживаюсь с дивана на стул. — Иначе не пришел бы.

После вчерашнего загула мне необходимо выпить. Водка манит меня, как живая вода — Ивана-царевича. Подвальный офис Маратыча неожиданно кажется уютным, домашним.

Разлив водку, старый тренер поднимает стакан:

— За встречу.

Чокаемся. Ну, понеслось…

Рассказ мой вместе со всеми отступлениями и паузами, во время которых мы выпиваем и закусываем, занимает почти час. Маратыч крутит бугристой головой, шумно сопит, крякает, но не перебивает. Историю встречи с Витьком и все последующие события я излагаю без утайки — в сущности, терять мне нечего.

— Ясно, — выдает свое любимое словечко Маратыч и тянется за сигаретами.

Я тоже закуриваю. Так, пуская к потолку дым, мы и сидим, не глядя друг на друга.

— Ладно, — он решительно тушит окурок в литой чугунной пепельнице. — Про тот бой, когда вашу точку разгромили, я и без тебя знал. Про вертолет — тоже. А куда ты после медпункта делся и где шатался столько лет — это тебе виднее…

— Руслан Маратович…

— Цыц! — рявкает тренер. — Скажи только одно: с Витьком все правда?

— Зуб даю!

— Зуб он дает… — похоже, Маратыч всерьез обиделся. Он-то, тертый калач, сразу раскусил, что я лью пули про Пакистан, Индию и прочее. — Явился — не запылился… Киллер, мать твою!

— Но я же не…

— «Я же, я же», — передразнивает он меня и неожиданно успокаивается. — А и ладно, Артем. В конце концов, ты взрослый мужик. Что посчитал нужным — рассказал. Потешил старика. Самое главное — живой ты. С руками, с ногами. Боевой опыт имеешь. Это хорошо.

Я вздрагиваю. Присловье «это хорошо» часто произносит в моих видениях Чингисхан. Как правило, на деле для всех вокруг ничего хорошего после этого не случается.

— Киллер — гнусная работа, — скрежещет Маратыч. — Стрелять в людей за деньги…

— Да задолбал ты с этим киллером! — я взрываюсь неожиданно, бью кулаком по столу так, что стаканы подпрыгивают. — Не убил я этого Гумилева! Наоборот, спас!

— А я тебя и не обвиняю, — спокойно говорит Маратыч. — Ты поступил как настоящий солдат. И… — он делает паузу, закуривает новую сигарету, — для настоящего солдата у меня есть настоящее дело. Это будет решением всех твоих проблем, Артем.

— Что за дело?

— Солдатская работа. В мире немало мест, где она востребована.

— Наемником, что ли? — я разочаровано кошусь на «Soldier of fortune».

— Да не смотри ты на него! — раздражается Маратыч и спихивает журнал на пол. — Наемник — тот же киллер. А я тебе про солдатскую работу толкую. Людей защищать.

— А в чем разница-то?

— Давай выпьем…

Мне, сказать по-честному, уже хватит. Народная мудрость не зря утверждает: «Неосторожный опохмел ведет к длительному запою». Я в одном шаге от этого самого запоя. Но толковище у нас с Маратычем пошло серьезное. Молча киваю — давай, мол.

Проглотив водку, тренер несколько секунд буравит меня глазами.

— Я, Артем, по образованию… по первому образованию — врач. Доктор. Хирург, — Маратыч прикладывает скрюченные пальцы ко лбу, изображая крест.

Я удивленно отставляю стакан. Вот это новость! Спрашиваю:

— А как же вы… ну, в армию?

— Случайно. Почти случайно. В начале шестидесятых, может знаешь, в Африке пошел «парад суверенитетов». Бывшие колонии становились независимыми государствами. Наши им помогали — где техникой, специалистами, где — оружием и военными советниками. А уж про медицинскую помощь и говорить нечего. Ну, вот я вместе с однокашником моим Пашкой Калюжным и отправился в такую чудесную страну Мозамбик — на подмогу местным врачам.

— Мозамбик? Это же… — припоминаю я.

— На побережье Индийского океана, напротив острова Мадагаскар. Райское место. Горы, реки, леса. Не джунгли, а такие… Просто леса. Местные их миомбо называют. Саванны тоже есть. Слоны, жирафы, носороги, буйволы. Все, как положено в Африке. И люди…

— Что — люди?

— На гербе Мозамбика, на нынешнем гербе, изображен автомат Калашникова. О чем это говорит?

Я молча киваю. Все ясно. Люди-звери.

— В Мозамбике гражданская война шла тогда. Наши, ну, партизаны, контролировали север. Против них воевали правительственные войска и как раз наемники. Рейды, засады, сожженные деревни… В общем, как сейчас говорят, движуха.

Я снова киваю. А Маратыч начинает рассказывать про затерянный в миомбо госпиталь, про полных и медлительных медсестер из местных, про бойцов повстанческого движения ФРЕЛИМО, которые охраняли госпиталь и которых старший лейтенант Журавлев, куратор советских врачей из Первого главного управления отдела КГБ, называл «эбонитовым взводом».

— Мы поспорили, что он из нас с Калюжным бойцов подготовит за месяц. Ну, тренировались каждый день, — Маратыч вздыхает. — Вот только завершить обучение не успели. Но если бы не этот старлей, не сидел бы я здесь с тобой. Помню, стояла темная ангольская ночь, в джунглях перекликались ночные твари. Журавлев бесшумно возник в дверном проеме тесной комнатенки, где под пологами спали мы с Калюжным, и сказал коротко, шепотом, но с такой интонацией, что мы сразу вскочили: «Подъем!». Налетел ветер, и длинные листья пальм за открытым окном принялись шуршать, точно морской прибой. Артем, давай-ка махнем не чокаясь… А потом я доскажу….

Я разливаю остатки водки. Не чокаясь — это значит «за помин души». Стало быть, вся эта история закончилась неважно.

Маратыч нюхает кусочек черного хлеба, закуривает. Вообще раньше он не курил. Обычно в его возрасте уже бросают, а тут вон как — садит одну за одной. Лишний раз убеждаюсь, что жизнь у моего тренера — не сахар.

— В общем, разбудил он нас. Я шепотом спрашиваю, мол, что случилось? И Стечкина табельного вытаскиваю из-под подушки. Пистолеты эти, громоздкие и тяжелые, мы с Калюжным получили в первый же день по приезду и с тех пор ни разу не воспользовались ими.