Анна отстранилась, молча глянула на него сухими глазами. У нее не было слов, чтобы продолжить разговор или просто поблагодарить за сочувствие. Она жила и не жила в то страшное время — так, равнодушно пребывала. О каких любовниках, о каком ребенке говорит этот симпатичный доктор? Он, Клод, находится в мире, где мужчина и женщина связаны, неразрывно соединены меж собой любовью, нежностью, влечением, страстью, она же, Анна, пребывает в мире другом, где все это нетерпимо, неприемлемо, невозможно.

— Извините. — Она увидела свою заколку, взяла ее со стола и, не глядя на Клода, бесшумно прикрыла за собой дверь.

Он был терпелив. Потихоньку заговаривал с ней о разном — погоде, новой выставке, прочитанной книге. Не ждал от нее ответов на свои вопросы, не обижался на холод в глазах, внезапные уходы. Не уговаривал и не настаивал, когда хотел, чтобы Анна сопровождала его на концерт или прогулку, — просто брал ее за руку и вел за собой.

Ей было все равно. Но постепенно Клод перестал раздражать ее, она внимательнее стала слушать его, иногда отвечать на его вопросы. Она привыкла к нему. Кроме Клода, у нее не было никого.

Клод потихоньку тянул ее в свой мир. И когда Анна освоилась в нем, перестала чувствовать себя чужой, когда в ней стали просыпаться нежность и благодарность, томительность желания и безоглядная готовность к любви, Клода не стало.

…Анна поставила машину на стоянке около гостиницы в крайнем ряду, через пять часов она ей понадобится.

Когда высокая элегантная женщина в нарядном зеленом костюме скрылась за дверями «Центральной», светловолосый парень с внимательными глазами на худощавом лице подогнал красные «Жигули» на гостиничную стоянку. Машину он поставил рядом с темно-синей «девяткой». Даже прикуривая сигарету, парень не отводил взгляда от дверей гостиницы.

* * *

Домашний телефон упорно не отвечал. К трем часам, когда наконец закончилась запись в телестудии, у Ольги, как и накануне вечером, противно и тревожно затренькало внутри — ни вздохнуть, ни расслабиться! Хорошо, что не отпустила редакционную машину. Надо ехать домой и все выяснить на месте, а не рисовать в воображении жуткие истории, от которых подступает тошнота и гулко, чуть ли не в горле, стучит сердце.

Квартира встретила пустотой и тишиной. Ни записки, но и, слава богу, никаких следов насилия или спешного бегства. «Ведь сказала же матери — никуда, ни на секунду из дома!» — злилась она, терзая телефонный диск.

Домашний телефон матери молчал. В редакцию Нина Васильевна не звонила.

Когда через полчаса разгневанная и испуганная Ольга появилась на пороге квартиры матери, та в безмятежном спокойствии разбирала вещи в шифоньере.

— Да не ругайся ты, доча. Я сама вот только пришла домой, сразу позвонила тебе в редакцию. Там мне сказали, что ты уже едешь ко мне сюда.

— Девчонки где? — Ольга не могла еще остыть.

— Так вот я и говорю тебе, как все было. Я их только обедом покормила, как пришел Илья.

— Какой Илья?

— Ой, да вроде ты и не знаешь, какой. Какой! Да твой Илья, какой же еще!

— Коновалов, что ли?

Мать укоризненно покачала головой.

— Я вот, Оля, одно не пойму. Как это у тебя получается с мужиками? Шурика, можно сказать, подарила Ларисе-крысе, отдала своими собственными руками. А ведь мужик — золото. Ну согрешил разок, так что ж, сразу и с глаз долой? А Илья! Такой представительный, такой надежный. Чего ты на него взъелась, как хивря старая? Ну выпил мужик крепко, так не алкаш же. Из дома не тянет, тебя пальцем не тронул. Давай и его кому-нибудь пристрой, отдай, подари за ненадобностью! Только потом сама локти кусать будешь.

— Мам…

— Ты не мамкай, а послушай, что мать говорит.

Ольга согласно кивнула, мать не переспоришь, достала сигарету, закурив, пошла на кухню, зная точно, что Нина Васильевна не отстанет. Раз воспитывает дочь и не вспомнила еще ни словом о внучках, значит, с девчонками все в порядке.

— Тебе бы все курить да в редакции сутками торчать, — ворчала мать, следуя за ней. — Не успеешь оглянуться — век бабий и кончится. Пока молодая да красивая — мужа держать при себе крепко надо, а ты все отталкиваешь, все тебе не так — тьфу, беда с тобой, доча. А мужики, — вздохнула мать, — один другого лучше. Везет тебе на них!

— Может, я просто человек хороший да баба не уродка, — промямлила Ольга.

— Да кто ж говорит, доча, что плохая да некрасивая? Ума в тебе женского мало — вот что. Останешься на старости лет одна куковать — сладкого мало. Уж поверь мне, старой.

— Ладно, мама, где девчонки и зачем приходил Коновалов?

— Так у Ильи Лена с Асей. Забрал он их, еще и двенадцати не было. Я тебе сразу позвонила в редакцию — никто не ответил. Ну и пошла домой, мне ведь вещи собрать надо. Да пока на рынок зашла, да в магазины по пути. А как домой добралась, тут же сразу позвонила в редакцию. Вот мне Галечка твоя и сказала, что ты дома у себя побывала и ко мне отправилась.

— Какие вещи?

— Что — вещи?

— Какие вещи тебе вдруг срочно понадобилось собирать?

— Фу, прости господи, самого главного не сказала. Илья-то с билетами пришел. В купе в Москву поедем.

— Так, мама, давай-ка по порядку, с самого начала.

— Да уже и все и сказала. Завтра вечерним едем в Москву вчетвером: Илья, девчонки и я. Наконец своего первого зятька увижу, обещался Павел встречать нас утром и на своей машине отвезет на дачу. А Илья будет с нами там, книжку свою будет дописывать и нас охранять. Девчонки до потолка прыгают: Илья обещал и в зоопарк, и в цирк, и в детский театр. А как книжку допишет, то, говорит, недельки на две на море махнем.

Ольга сидела с безучастным лицом, и мать встревожилась:

— А ты что, доча, против?

Она покачала головой, пошла в ванную, на всю мощность открыла кран с водой. Хотелось выплакаться. «Дудки!» — сказала сама себе. Пару раз шмыгнула носом, умылась холодной водой. Удивилась: давно на душе не было так хорошо.

Похоже, Анна оттяпала кусок роли, предназначенной на сегодня Люсьен: уже дважды Ращинский якобы случайно провел рукой по ее бедру. «Якобы случайно» — для Клавдии, Сержа и Мезенцева, если бы они вдруг заметили это, но от Анны он не собирался скрывать, что интимный жест — преднамеренный, и она, понимая это и принимая игру, задержала рукой его горячую ладонь и протянула ее до колена. Теперь он, получив ее молчаливое разрешение, облапил, чуть придавливая кожу, и другое колено, рука его проскользнула на внутреннюю часть бедра. Анна, сдвинув крепко ноги, задержала ее там, пару раз подтянулась животом вверх-вниз и расслабила хватку. Ращинский не смотрел на Анну, но рука его становилась все настойчивее.

— Николай Семенович, подайте, пожалуйста, яблоко. — Клавдия сидела по другую сторону стола.