Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Да, — соглашается Роуэн, — старый. Но, возможно, сравнительно недавно изменился?
Якоб взволновано потирает руку об руку.
— Что, мутация? Удачный прорыв? Чертовски неудачный для нас.
— Может быть, его изменили сознательно, — произносит Роуэн.
Ну вот, высказала.
— Надеюсь, ты не хочешь сказать... — Ютта умолкает. Роуэн, наклонившись вперед, кладет ладонь на колено Якобу.
— Я знаю, что там творилось тридцать-сорок лет назад. Ты сам сказал, атмосфера золотой лихорадки. Весь рифт в лабораториях, каждый органклонер работает in situ[11]...
— Ну конечно, in situ, попробовала бы ты воссоздать эти условия в лаборатории...
— А твои люди были на переднем крае. Ты не только сам вел исследования, но и за другими приглядывал. Наверняка приглядывал, любой толковый бизнесмен поступил бы так. Потому я и пришла к тебе, Якоб. Я ничего не утверждаю, никого не обвиняю, понимаешь? Просто я подумала, что если кто-то на «Атлантиде» знает, что произошло тогда, так это ты. Ты эксперт, Якоб. Ты ничего не можешь мне сказать?
Ютта качает головой:
— Якоб ничего не знает, Патриция. Никто из нас ничего не знает. И я все же улавливаю, к чему ты клонишь.
Роуэн не сводит глаз со старика. Тот смотрит в пол, сквозь пол, сквозь плиту палубы, сквозь трубы и провода под ней, сквозь изоляцию, фуллерен, биосталь, сквозь морскую воду и заиленные слизистые скалы — куда, она может только догадываться. И когда он заговаривает, голос его, кажется, доносится из этого далека.
— Что ты хочешь узнать?
— Могла ли у кого-нибудь найтись причина — чисто гипотетически — перестроить такой организм, как Бетагемот?
— Сколько угодно, — отвечает далекий голос из тела, которое кажется едва одушевленным.
— Например?
— Точечная доставка. Лекарств, генов, органелл. Такой клеточной стенки никто еще не видывал. Не пришлось бы заботиться об иммунной реакции, защитные энзимы о них и не узнают. Целевая клетка принимает его прямо в себя: лизирование оболочки, ХДД[12]. Вроде биодеградирующего фуллерена.
— Еще?
— Идеальный стимулятор. При соответствующих условиях эта штука качает АТФ с такой скоростью, что можно одной рукой перевернуть автомобиль. По сравнению с ним митохондрии просто тухлятина. Солдат с Бетагемотом в клетках, при достаточной дозе, может и экзоскелет перещеголять.
— Если Бетагемот перестроить для этой цели, — поправляет Роуэн.
— Да, — шепчет старик, — в том-то и дело.
Роуэн очень тщательно подбирает слова:
— А могли найтись... менее узкие сферы применения? Оружие всеобщего уничтожения, промышленный терроризм?
— В смысле, чтобы он работал как сейчас? Нет. Надо было ослепнуть и сойти с ума одновременно, чтобы подумать о таком.
— Но скорость воспроизводства пришлось бы немножко увеличить, а? Для коммерческого использования.
Он кивает, по-прежнему глядя в никуда.
— Эти глубоководные организмы так медлительны, что тебе, считай, повезло, если они делятся раз в десять лет.
— А при этом им потребовалось бы больше питания, верно? Чтобы поддерживать ускорившийся рост.
— Конечно, это и ребенку известно. Но нарочно такого бы не стали делать, никто не станет добиваться такой цели, это просто был бы неизбежный...
— Побочный эффект, — подсказывает Ютта.
— Побочный эффект, — повторяет старик. Голос его не изменился и по-прежнему доносится, спокойный и далекий, из центра земли. Но на щеках у Якоба Хольц- бринка слезы.
— Значит, не нарочно. Целили во что-то другое, а потом все пошло... наперекосяк. Ты это хочешь сказать?
— Гипотетически? — Уголки губ у него приподнимаются в чуть заметной вымученной улыбке. Слезы текут по морщинам и буграм старческого подбородка.
— Да, Якоб. Гипотетически.
Голова кивает.
— Можно что-нибудь сделать? Из того, что мы еще не пробовали?
Якоб качает головой.
— Я всего лишь корп. Не знаю.
Она встает. Старик, уйдя в свои мысли, смотрит вниз. Ютта смотрит на Роуэн.
— Не пойми его неправильно, — говорит она.
— Ты о чем?
— Он этого не делал, он не виноват. Не больше тебя. Не больше любого из вас.
— Я понимаю, Ютта.
Она прощается. Последнее, что она видит через закрывающийся люк — как Ютта Хольцбринк надевает на склоненную голову мужа гарнитуру сонника.
Теперь уже ничего не исправишь. Нет смысла обвинять, тыкать в кого-то пальцем. И все же она рада, что навестила их. Даже в некотором смысле благодарна. Благодарность эгоистическая, но лучше, чем ничего. Утешение, уж какое есть, Патриция Роуэн находит в том, что оказалась не первой из виноватых. Даже Лени Кларк, русалка Апокалипсиса, оказалась не первой. Роуэн оглядывается на люк в конце голубого коридора.
Все началось отсюда.
ПОРТРЕТ САДИСТА НА СВОБОДЕ
Технически это называлось «складной катастрофой». На графике она выглядела как цунами в разрезе: гладкая крыша наступающей волны выдается вперед, прогибается под гребнем и уходит плавной дугой к новому низкоэнергетическому состоянию равновесия, при котором камня на камне не остается.
С земли все представлялось намного грязнее: отказ энергосетей, судороги систем жизнеобеспечения и удаления отходов, забитые взбудораженными толпами дороги, до революции — один шаг. Полиция в экзоскелетах давно отступила с уровня улиц; только «оводы» роились над головами, поливая толпы газом и ультразвуком.
Для переднего края волны существовало отдельное название. Момент хаотического перегиба, в котором траектория прогибается внутрь перед тем, как обрушится волна, именовали «точкой перелома». Западная часть Н'АмПацифика миновала ее в последние тридцать четыре часа: все, что находилось к западу от Скалистых гор, можно было более или менее списывать со счетов. УЛН опускала все доступные барьеры — для людей, товаров, даже электроны замораживали на ходу. С какой стороны ни посмотри, на Кордильерах мир заканчивался. Теперь только правонарушители могли выходить за эту границу и пытаться что-нибудь сделать.
Что ни сделай, на этот раз всего будет мало.
Конечно, система деградировала не первое десятилетие. Даже не первый век. Своей работой Дежарден был обязан этой живой связи между энтропией и человеческой глупостью — без них борьба с кризисами не стала бы самой крупной отраслью на планете. Рано или поздно все начинает разваливаться, это известно каждому, у кого есть пара глаз, a IQ чуть повыше комнатной температуры. Но не было серьезных причин, чтобы все развалилось так быстро. Они могли бы выгадать еще десяток-другой лет, еще немного времени для того, чтобы верующие в человеческую изобретательность продолжали обманывать себя.