Затем я также сделал еще один вывод; мои глаза также сузились и стали жестче.

Осторожным, сдержанным и ровным голосом я сказал:

— Ты помнишь тот день, когда ударил меня клюшкой для крикета за какой-то незначительный проступок или за что-то еще?

Он мгновенно пришел в замешательство.

— Пожалуйста, давай не будем предаваться воспоминаниям вроде этих, старина — во всяком случае, после того, что я только что сказал тебе…

— Просто ответь на мой вопрос. Ты помнишь?

— Да, да я помню.

— А ты помнишь, что ты сделал после того, как ударил меня?

Он посмотрел вниз на черепичный пол кухни, не отважась поднять на меня свои глаза.

— Я сжал твои яйца, — прошептал он.

— Да, ты сжал мои яйца.

— Видишь ли, я хотел, чтобы ты был моим сыном. Я всегда хотел сына, чтобы он продолжил семейную линию, того, кто — ну…

— Того, кто увековечит твой облик? — предположил я.

— И это тоже — думаю, что да. Разве в этом что-то не так? Разве не каждый отец жаждет знать, что он принес другого человека в этот мир? Узы между отцом и сыном — это чудо, старина. Да, я хотел сына — да, я хотел еще одного человека в семье — я хотел быть твоим отцом, Орландо. Разве ты не видишь этого, разве не понимаешь?

— Я действительно не представляю, чего хочет каждый отец, — перебил я, — но я знаю вот что: ты сделал меня самым счастливым человеком в мире.

Он посмотрел на меня, и я увидел, как по его обрюзгшему одутловатому лицу внезапно промелькнула тень надежды.

— Что? Счастливым, старина Орландо?

— Больше, чем ты можешь себе вообразить.

Я расстегнул пряжку на своих штанах и позволил им упасть на пол. Затем я приспустил трусы спереди.

— Ты можешь на самом деле не быть моим отцом, но я думаю, что это вряд ли твоя вина. Давай попробуем, а? Они слегка больше теперь, конечно же. Почему бы тебе самому не убедиться?

— О Боже, Орландо, ты имеешь в виду это?

— Вперед, отец.

Он потянулся вперед, и взял мои яйца бледной трясущейся ладонью. Он начал массировать и сжимать их этим непередаваемым прелестным способом, который я так хорошо помнил, крутя тонкую, покрытую волосами кожу между своих пальцев, нежно дергая и потирая ее.

Я уже хотел — лишь на мгновение, признаюсь — капитулировать перед этой сладострастной рукой и поддаться изысканным ощущениям, которые она дарила. Но я знал, что если сделаю это, то отклонюсь от намеренья, на которое решился мой разум несколько минут назад.

— Встань, я приказываю.

— Всего лишь еще чуть-чуть, Орландо — пожалуйста — позволь мне потрогать их еще несколько мгновений…

— Встань!

Он сделал это, явно обескураженный жестокостью моею голоса.

— Что такое сынок? Мы помирились, так? Теперь мир мир жду нами? Ах, Орландо, ты не представляешь, как я хочу, чтобы мы с тобой помирились!

— А ещё, предлагаю, денег, чтобы купить свой маленький коттедж.

— Не будь, таким…

— Послушай меня. Когда я сказал, что ты сделал меня самым счастливым человеком на земле, я действительно имел это в виду; я ненавидел тебя с самого начала, и я ненавижу тебя сейчас. Ты был ничем по сравнению с женщиной, которую я обожал — наоборот, ты даже старался быть грубым, бесплодным маленьким ничтожеством, и я никогда не мог понять, почему такая королева замарала свою жизнь, вплетя в нее тебя. Узнать, что ты не мой отец — это освобождение и я в восторге от сознания того, что ты едва ли можешь себе представить — я никогда не хотел, чтобы ты был моим отцом, я всегда желал, чтобы ты не был моим отцом, и теперь я знаю, что на самом деле ты им не являешься. Что может быть лучше — и на самом деле я полагаю, что так оно и было, — что моя мать нашла кого-то, кто был способен оказать ей уважение и преданность, которую ты никогда не мог ей дать; если это было мимолетно, может даже болезненно, так как она была неизменно верна тебе, чего ты ни на миг не заслуживал и, более того, знал, что это должно прекратиться — она открыла для себя удовольствие с человеком, который заслуживал ее, и я не буду относиться к ней хуже из-за этого. Мне не важно, кто был моим отцом, если он поклонялся ей также, как я. Я просто безумно счастлив, что это был не ты.

Отец закричал — одиноким ослабленным воем ярости. Я и не думал, что столь маленький человек сможет издать такой громкий звук. Моя синэстезия представила перед моим мысленным взором большую вспышку зигзагообразных черных линий, похожих на очертания извилистой горной гряды.

— Ты ублюдок! — завопил он. — Ты неблагодарный ублюдок! Разве это все, что я значу для тебя — я, кого ты никогда не хотел видеть в качестве отца? После всего, что я сделал, смирившись с ее развратностью, давая тебе всевозможную заботу и внимание, которое только может иметь ребенок, хотя ты даже не был моей собственной плотью и кровью? Ты можешь быть чьим угодно — чьим угодно, ты слышишь меня? И все, что ты можешь — это продолжать обманывать себя, что твоя мать была чертовски святой — святой? Ради Бога, послушай, что я тебе скажу…

Но я больше не слушал.

— …меня тошнит оттого, какты боготворишь эту шлюху…

Я потянулся к ближайшей печи и достал большую чугунную сковородку, плотно схватив ее за деревянную ручку. Она была очень тяжелой. Я поднял ее так высоко, как только смог, не теряя равновесия.

— Ты некогда бил меня клюшкой для крикета, — сказал я. — Хорошо, так уж получилось, что у меня под рукой нет такой же клюшки, но позволь мне вернуть тебе комплимент с помощью этого.

И я обрушил сковородку вниз со страшной силой на макушку лысой головы отца. Раздался звук, похожий на треск яичной скорлупы.

Он посмотрел па меня, хныкнул, а потом упал на пол в брызги яркой крови.

* * *

Отчет Доктора Энрико Баллетги главному офицеру медицинской службы тюрьмы Регина Каэли 1-го октября 19—

(Перевод с итальянского)

Я осмотрел его снова. Я должен был осмотреть его, это моя работа. Это мое призвание. Даже когда я был ребенком — и ты, Лучиано, ты отлично знаешь, сколь бедным было мое детство — я хотел быть величайшим врачевателем души, целителем Психеи, психиатром; на самом деле я не думал и не мечтал о том, чтобы стать кем-либо другим. И теперь Орландо Крисп входит в мою жизнь, подобно огромной глыбе космического мусора, входящей в земную атмосферу, разбиваясь на каскады огня и жара — ох, даже хуже того! — он врезался в шар моей профессиональной порядочности и уверенности; и я больше не на земле. На самом деле, большая часть моего мира перевернулась с ног на голову от этого чудовища так, что я не знаю точно, где нахожусь.

Прости меня, Лучиано, за эту совершенно недопустимую вспышку. Я написал это, и сожалею теперь, но оставил все как есть, хотя теперь я чувствую себя отчасти спокойнее и разумнее для того, чтобы ты мог, по крайней мере, понять, как эта тварь Крисп иногда влияет на меня.