вожаков. Железняк был сослан в Сибирь, а Гонта выдан королевским польским войскам, где его предали мучительной казни. Когда с его спины снимали двенадцать полос кожи, Гонта говорил полякам: «От казали: буде болгги, а воно Hi крапки не болить, так наче блохи кусають!» Затем его четвертовали.

Между тем военные действия против конфедератов не прекращались ни на один день. Для успешного ведения начавшейся войны с турками и недопущения их в Польшу, где бы они могли соединиться с мятежными конфедератами, надобно было употребить усилия для занятия польских крепостей Замостья и Каменец-Подольского, пограничных с Оттоманской Портою. Гостей Репнина волновал поступок короля Станислава, который в ответ на тайное предложение Репнина уступить крепости собрал своих министров и объявил им о русских намерениях.

— Я заявил королю, что занятие Замостья необходимо для безопасности Варшавы в случае татарского набега из Крыма и что я овладею крепостью хотя бы и с огнем. Если вы хотите, чтобы война шла не у вас, а в турецких границах, сказал я Станиславу, то отдайте нам и Каменец... — слегка гнусавя, цедил французские слова маленький, смуглолицый и изящный Репнин, генеральский мундир которого украшал орден Александра Невского на пунцовой ленте — награда за успешные действия в Польше.

—      И что же его величество? — спросил по-немецки генерал-поручик Веймарн, на котором зеленый, шитый золотыми лаврами кафтан сидел неловко, словно снятый с чужого плеча.

—      Его величество? — снисходительно усмехнулся Репнин. — Потребовал в ответ вывода наших войск и уничтожения диссидентского дела...

—      Императрица не может отступить от своих прав без унижения собственного достоинства, — важно заметил Веймарн, подцепив золоченой вилкой здоровенный кус молочного поросенка.

—      Долг наш беспрекословно исполнять все ее повеления, — бесстрастно продолжал Репнин, — хотя, — он тонко улыбнулся, глядя на свет, как переливается бледно-желтое токайское в хрустале, — почему русское правительство так заботится о единоверцах в Польше, раз между ними нет дворян?..

—      Зато их слишком много среди наших противников — барских возмутителей, — вкрадчиво сказал секретарь Репнина и будущий знаменитый дипломат Булгаков.

Репнин наградил молодого человека обворожительной улыбкой.

—      Король дважды предупреждал меня о грозящей смерти от руки мстителей. — Растягивая слова, тридцатилетний князь покосился на Изабеллу, сидевшую с непроницаемым лицом. — «Вы забываете, ваше величество, — отвечал я, — что мой дом в Варшаве охраняют две тысячи мушкетеров...»

Чарторижская метнула на него быстрый и гневный взгляд.

—      Ваше сиятельство, — напомнил Репнину педантичный Веймарн, — у Иосифа Пулавского с Красинским растет число приверженцев, в Еалиции все полыхает мятежным огнем. Для его потушения надобно вдвое больше войск, чем мы имеем.

Репнин побледнел и поставил бокал на стол с такой поспешностью, что вино пролилось на скатерть.

—      Таковы плоды медленности нашей!.. Ежечасно рождаются новые возмущения, которых предупредить нельзя!.. Нельзя по всей Польше войска иметь... — Волнуясь, он всегда переходил на русский язык. — Нет, я счастлив, что государыня вняла моим просьбам и освободила меня от таковой каторги. Пусть ужо князь Михайло Никитич Волконский тут помучается. — Обычное амообладание постепенно возвращалось к нему.

—      Иван Иванович, когда прибудет резервный корпус Нумерса?

Лифляндца на русской службе Ганса фон Веймарна переименовали в Петербурге Иваном Ивановичем.

Слегка замешкавшись от гневной вспышки вельможи, Веймарн не сразу ответил:

—      Передовой отряд под командованием бригадира Суворова ожидается через месяц-два... Бригадир сей отлично себя проявил в минувшей войне с Фрид ериком...

—      Вы хотите сказать, с Фридрихом Великим... — Вспыльчивый князь еще не остыл. Он провел несколько лет при берлинском дворе, был в близких отношениях с королем Пруссии, состоял с ним в откровенной переписке и преклонялся перед его личностью и военной системой.

—      Несомненно! Кто может отнять славу у толь великого полководца! —      с неожиданной для него пылкостью воскликнул Веймарн.

—      Погодите, — Репнин наморщил смуглый лоб, — Суворов? Сын нашего генерал-аншефа и суздальский полковой командир?

—      Да, и еще искусный партизан, хотя и чудак.

—      Но ведь он, сказывают, не признает никакой системы и не ставит ни во что самого Фридриха... — Князь отхлебнул из бокала. — Я слышал, он сущий натуралист, а у нас и без того несказанная разладица, коей возмутители искусно пользуются.

—      Очень уж мы церемонимся с этими поляками, — вызывающе громко сказал с другого конца стола по-немецки майор. Он один среди остальных военных был одет в голубой гусарский доломан, украшенный черными шнурами и пуговицами, выделялся непудреными волосами, отращенными на висках, и длинными висячими усами.

Князь знал о майоре, командире сербских гусар фон Древице (взявшем Бар и отправившем в Россию тысячу двести пленных), что это храбрый, но свирепый и холодный наемник, уважающий лишь деньги, откровенно презирающий всех славян и даже не пожелавший выучиться русскому языку. Брезгливо поморщившись, он вытер кончики пальцев батистовым платочком, зато Изабелла шумно поднялась и ушла из-за стола.

Репнин пылко любил красавицу Чарторижскую, рожденную графиню Флеминг, но ради своего чувства он ни разу не пожертвовал интересами России и теперь только проводил разгневанную Изабеллу взглядом.

Националистически настроенная полька, известная «майка отчизны», она воспитала своего сына от Репнина, Адама Чарторижского, горячим патриотом Польши, ставшим впоследствии одним из вдохновителей восстания 1794 года.

После ухода Изабеллы за огромным столом воцарилось молчание, которое нарушил Репнин.

— Что ж, — глядя в сторону Древица, сказал он, — может быть, нам и нужен против польских партизан таковой натуралист, каков бригадир Суворов...

Высокомерный вельможа, конечно, не предполагал, сколь сложные отношения установятся у него скоро с этим скромным бригадиром, который затмит его воинскими подвигами, породнится с ним, женившись на княжне Прозоровской, наконец обойдет его, бывшего уже в двадцать восемь лет генералом, чинами и наградами. Во всем антипод Репнина, эксцентричный Суворов поведет со своим сиятельным родственником настоящую войну, осыпая его за педантизм, нерешительность, преклонение перед прусскими порядками ядовитыми прозвищами и «кусательными» эпиграммами. В свою очередь, Репнин до конца дней будет упрямо отказывать Суворову в выдающихся военных дарованиях, объясняя его победы удачей и счастьем.

2

В Смоленске ожидала приказа о выступлении в Польшу дивизия генерал-поручика И. П. Нумерса. 15 мая 1769 года Нумере назначил Суворова командиром бригады в составе Суздальского, Смоленского и Нижегородского полков. Бригадир поспешно начал обучать солдат и офицеров, незнакомых с его «Полковым учреждением»:      проводил штыковые экзерциции, совершал ночные марши и действия. В начале августа ввиду слухов о приближении к Варшаве крупного отряда конфедератов Веймарн потребовал от Нумерса подкреплений. Тот спешно отправил в Польшу Суворова с Суздальским полком и двумя эскадронами драгун. Бригадир посадил свою пехоту в полном вооружении