Серые особенно любят собираться в Лондоне, все в серых костюмах, серых плащах, в серых шляпах, булавки их стальных глаз источают убийственный дождь плутония, обращающий землю в холодную груду шлака, ледяной серый пепел. «Мы любим, чтобы было тихо и холодно. Мы есть Сверхоружие. Мы есть смерть. Когда нас призывают, оканчивается любая война».

– Поскольку тяжелый металл радиоактивен, ты поймешь, зачем сохранять спокойствие, а лучше неподвижность: там, где замешан тяжелый металл, холод становится, так сказать, жизненно важен. Те таблицы, по которым сейчас определяют М.В. (момент взрыва) разных элементов настолько сложны, что обработать их с приемлемой точностью не способна никакая машина, а вот спокойствие никогда не подводит. Честное слово, Пацан: чем спокойнее ты, тем дольше продержишься. И ни при каких обстоятельствах не имей дела с Жаром. Знаешь, что за люди эти Жаркие? Ну так я тебе скажу. Вот он, молодой агент, такой приличный, расслабленный, сидит в синей комнате и вслушивается в пение джанка в голове, как любой достойный гражданин, и тут машина дает сбой, как всегда бывает, когда на смену спокойствию приходит стрем, и люди пачками отдают команды кто во что горазд, целый блок становится автономным, глядишь, эти сепаратисты, чтоб их короткое замыкание побрало, уже поделили всю машину на сектора… и вот уже одна из этих редких сволочей подбрасывает вонючий раскаленный текст в приличный дом тяжелого металла, и эта пламенеющая сороконожка на полу плюется жаром из огненной головы сверхновой. Напрасно наш бесстрашный молодой агент заявил: «Ты стремный». Он это сказал, сказал веско, и они сошлись. Понимаешь, когда жар и холод встречаются… В правом углу у нас герой всех печей Сэмми Мясник. Он горячий, как сверхновая, и острый, как бритва. В левом углу – самый холодный из всех холодных, Старый Докторе Плутона. Надеюсь, прежде чем они закончат, я успею упаковать свои вещи…

– Джон, да забей ты на свой джанк. Ты что, не понимаешь? Этот сраный сортир в любую минуту взлетит на воздух…

– Мэри, я давно хотел тебе сказать…

– Джон, слушай, сейчас не время. Побежали как есть.

– Короче, Мэри, давай не будем горячиться. Утро вечера мудренее, а с утра я поговорю с банкиром…

– Началось, Джон… ДЖОН. ..Доктор на сцене… Ты же знаешь, что это значит в шоу-бизнесе.

– Мэри, прекрати истерику… лично я свято верю влечение апоморфином, просто выключи градусник… надо беречь энергию… найдется и ей применение… значит, у нас есть прохладный синий джанк с Урана, холодный серый джанк с Плутона, почему бы не попробовать апоморфин с Плутона? Не зря же меня назовут Нелли Разъединителем…

– Ребята будут против, босс. Они тут все разнесут…

– Что все?

Его радиоактивные кости преследуют неопытных охранников и боевиков печи помнишь он показывал тебе кнопку вложил ее тебе в руки… недокуренная сигарета так кончается эта история. Ты никогда его не поблагодаришь. Он оказывает тебе услугу, но его нет рядом. В чем суть его услуги? В его молчании. В его вечном отсутствии. Давай, нажми на кнопку. Ты увидишь, что на ней нет названия или знака. Она ни к чему не подключена. Потом ты увидишь, что это не кнопка, а форма кнопки, и табачный дым медленно стирает края и плывет к прохладным верхним углам комнаты. Так что серые мужички с Плутона в серых костюмах и серых шляпах поиграли у него дома и сбежали через старый синий календарь.

Сидя в холодном сером железном кабинете, слепой волшебник отсчитывает обороты машин и белый дым смерти разливается над загубленной планетой.

– Именно тогда продолжение органической жизни в сложившемся виде можно считать нашей, как бы сказать, программой? (…неправда… неправда…) Однако, мы сильно подозреваем, что любой, так сказать, гость, ненасытно желающий пожирать органику в любой ее форме, вынужден держаться поближе к пище. Человек – то, что он ест. Каннибальская поговорка. Подтверждается теперь уже классическим экспериментом с планетарными червями, в ходе которого наши специалисты окончательно установили: когда экспериментатор всеми доступными средствами (как обычно, вот тебе кнопка… вот лабиринт с короткой и длинной дорогой наружу…) хочет вызвать некую реакцию, а самые догадливые черви усваивают соответствующую модель поведения, тут же находятся черви-каннибалы, которые перенимают эту самую модель поведения, пожирая догадливых сородичей. Экспериментатор берет этих червей-лизоблюдов и показушников и режет на мелкие дольки, чтобы скормить другим, менее храбрым червям – есть ли пища лучше, чем представители родного вида? от нее червь толст, ленив и счастлив. Так что мы вынуждены предположить, что наш, так сказать, засасывающий экземпляр действует по более приземленным причинам, чем голая неприязнь к запаху органики… Место, откуда они приходят, лишено запахов, потому что там нет жизни, источающей запахи. Они не помогают нам. Они здесь, чтобы есть. Так мы приходим к Чистому Пацану. Он же Амплекс Вили, он же Мама Дейзи. Дейзи, конечно, в постели никакая, но зато чистая на все сто процентов. Вот чего никто не скажет про Дейзи, что она воняет. Потому что Дейзи вообще не пахнет. Чистый Пацан не пахнет, и ты тоже не будешь, если он тебя прочистит. Да, сэр, когда Чистый Пацан появляется на сцене, вокруг становится чище и чище, пока не станет, так сказать, абсолютно ЧИСТО, вообще никакого запаха. Пацан, есть только один способ жить чисто. А у нас в Белом районе прямо так и говорят: оставайся чистым. Вот так я выиграю…

– Что именно? Право быть еще чище? Так иди отсюда и будь чистым на какой-нибудь чистой белой планетке, похожей на кафельный туалет в Стокгольме. Зачем тебе грязные люди, если ты такой белый, чистый и не пахнешь?

– Дело в том Пацан все эти факторы какими бы спокойными холодными подразумеваемыми или абсолютно чистыми они ни являлись были исчислены взвешены и признаны слишком предвзятыми… а счетчик Гейгера отсчитывает время…

– Говорю вам, доктор, плутоний делящийся… сильно делящийся… это может привести к…

– Вы преувеличиваете, доктор Унру. Если честно, у нас в приличном обществе не говорят «делящийся»… тем более «Сверхновая»… ваша работа – исследования, чистые беспристрастные исследования. Если вдруг наши инструкции иногда кажутся, так сказать, неверными, помните, что лучше, так сказать, перейти границы, чем не добиться успеха…

Доктор на сцене. Все кончено.

– Да, вы тяжело болели, мистер и миссис С, все, что вы думали, вам нужно – власть, джанк, деньги, контроль… на самом деле вам не нужно. Честное слово. Просто гляньте в окно: стена, освещенная солнцем. Очень старая стена. Это было так давно, ничего не осталось. Все старые хэллоуинские маски в зольнике Сент-Луиса. Мертвый дым недокуренной сигареты. Вы наговорили много лишнего. Но больше это не повторится. Видите ли, я навеки аннулировал все ваши слова. Вы больше никогда не будете жалеть о том, что сказали. Потому что не скажете ничего. Ничего не напишете. Я делаю свое дело, собираю вещи и ухожу. У вас на все небо остается мой приказ: МОЛЧАТЬ.

Последний навес хлопает на пирсе

Город стоит на серой глине окаймляющей залив. От него в озеро тянется гнилой деревянный пирс. Зеленая вода под ним тонким слоем укрывает бездонный ил зараженный ядовитыми червями. Посреди залива торчит островок где растет кривой болотный кипарис. Там где берега раздаются в стороны в равномерной зелени разбросаны черные карманы глубины, а дальше – озеро до самого горизонта. С другой стороны город окружен лиственным лесом. Рацион местного населения состоит из рыбы и дичи. Поскольку глубина залива – всего несколько дюймов, лодки здесь – ажурные конструкции на поплавках, с огромными полотнищами ловящими малейшее дуновение неподвижного воздуха. Паруса клеят из старых фотографий порождая зону низкого давления куда дует ветер прошлого. Так же ловят рыбу с дирижаблей приводимых в действие реактивным потоком из фарфоровых цилиндров (металлов в этой местности нет). Дома возводят из брусков серой глины мягкой, как мыло, потому город похож на огромный улей. Жители не говорят слов они часами сидят на пирсе на балконах и верандах молча смотрят на залив неподвижные, как ящерицы лишь глаза следят за разводами на радужном иле там где шевелятся черви.