— Да нет, знаете ли, Кирилла Петрович. Сей факт мне не ведом. Он что, вас допрашивал?

— Еще чего? — усмехнулся купец. — Просто слушок дошёл. Ну, коли вам ничего не известно, придётся мне переговорить с Владимиром Сергеевичем. Самому.

Кнутов мысленно воспроизвел и проанализировал диалог. Вроде нигде сбою не дал. В городе всем известно, что Мичурин находится на короткой ноге с Киселёвым. И последний частенько прислушивается к мнению Кириллы Петровича.

Анисим Ильич с трудом подавил стон. Внутри, после вчерашней попойки, всё болело. Желудок крутило. В голове ворочалась тяжёлая пустота.

— Вижу, вы нынче не в духе, Анисим Ильич. Случилось что?

«Издевается, сволочь», — подумал Кнутов.

— Да нет. Голова болит.

— Ну так посидите. А я отдам распоряжение приказчику, чтобы вам принесли холодного кумысу и прислали служку, что присматривает за апартаментами вашего знакомого. Если вы, конечно, не передумали с ним встречаться.

Кнутов остался один. На кухне гремела посуда. По залу пробежал половой, сметая на ходу невидимые соринки со стола… Тишина действовала на Кнутова успокаивающе, но была недолгой.

Только Кирилла Петрович покинул собеседника, двери распахнулись, и в зал влетел помощник Анисима Ильича, младший следователь Крылов.

— Беда, Анисим Ильич! — с ходу заорал он, словно оглашенный. — Беда!

— Не ори, — Кнутов поморщился от боли в висках. — Что случилось?

— Убийство! Сегодня ночью! Убили Кузьму Бубнова.

Боль моментально пропала. Кнутов вскочил на ноги, не заметив, как уронил стул.

— Когда? При каких обстоятельствах?

— Так я же говорю: сегодня ночью. Хотели ограбить, и вот…

— Ах ты господи… — Анисим Ильич кинулся было к дверям, но тут же остановился и резко повернулся к Крылову. — Вот что. Я — на место преступления. Ты оставайся здесь. Сейчас прибежит мальчишка, что здесь прислуживает, опроси его. Главное, выясни, когда вчера вернулся его постоялец. Если встречался, то с кем? Уходил из гостиницы или нет? Во сколько сегодня уехал? После — мухой в дом Бубновых, ко мне — с докладом. Господину полицмейстеру об убийстве доложили?

— А как же, Анисим Ильич! Первым делом!

— Хорошо. — Кнутов тут же плюнул себе под ноги. — Чёрт, что я говорю. Всё, действуй. И чтоб всё выяснил!

Дрожки весело катились по пыльной дороге. Пейзаж с обеих сторон напоминал среднерусские просторы своими березовыми колками и тальниковыми зарослями по берегам стариц и проток Амура. Солнце жарило нещадно. Белый в который раз вытер пот с лица:

— У вас такое лето жаркое? Или это мне повезло?

— Жара такая почитай кажин год, ваше благородие. Парит, скоро дождь пойдёт.

Олег Владимирович посмотрел на небо.

— Какой дождь? Хоть бы одна тучка!

— Не волнуйтесь. Набежит, — уверил кучер, остановил дрожки, спрыгнул на землю и принялся поднимать навес. — И глазом моргнуть не успеете.

Странное место, принялся размышлять Олег Владимирович, отмахиваясь платком от мух и комаров. Летом жара словно в Африке. А зимы, сказывают… Даже не верится.

Белый прикрыл глаза. Последние дни, проведённые в Благовещенске, вновь нахлынули на него. Беседа с Киселёвым. Встреча с генерал-губернатором. Казармы. Беседа с Рыбкиным. И ничего! Практически, никаких зацепок. Так, неопределенные намётки, не более того.

Олег Владимирович с силой тряхнул головой. Так дело не пойдёт. Он уже фактически изводит себя возложенным поручением. Эдак и до расстройства организма недалече. Хотя бы сейчас, в дороге, следует отвлечься, отдохнуть, расслабиться. Он достал из внутреннего кармана модного английского пиджака плоскую фляжку с коньяком, сделал маленький глоток, вновь спрятал её и направил мысли в другое, более приятное, русло.

Анна Алексеевна — конечно же! Лицо и голос Анны Алексеевны предстали в его сознании столь явственно, что дыхание перехватило от сильных чувств. Вот ему представился её локон, мягко струящийся на узком, хрупком плече. Уголки рта, чуть приподнятые в призывной улыбке. Руки. Маленькие, с тонкими, словно зябкими, пальцами. Когда он целовал руку при знакомстве, ощутил нежный, возбуждающий аромат кожи. В тот момент пальчики слегка дрогнули, поцелуй Олега Владимировича был не только данью традиции, но и знаком пробуждающейся страсти. Аннушка явно почувствовала тогда его состояние. «Аннушка»… Странно, как это милое слово, хоть и в мыслях, вырвалось у него само собой. И как оно удивительно ласково звучит: Аннушка.

Гром с небес отвлек Белого от приятных размышлений. Кучер обернулся:

— А я что говорил? Сейчас ливанёт. Как из ведра.

— Так перебирайся ко мне, — Олег Владимирович кивнул на место рядом с собой.

— Не положено, ваше благородие.

— Мне лучше знать, что положено, а что нет. Садись! — теперь уже приказал Белый.

Кучер послушно сполз с облучка и уселся рядом с барином.

— До Марковской-то далеко еще? — поинтересовался Белый.

— По сухому часа за два бы добрались. А так почитай к обеду, даст Бог. Ночевать там придётся, — вывел резюме мужик.

— С чего это?

— А иначе никак, — от кучера шел крепкий дух чеснока и лука. — Пока вы разные свои дела там порешаете, пока Семён Петрович с вами покалякает, вот и вечер. А ночью ехать никак нельзя. Дорога после дождя расквасится. Зверьё опять же. Задрать не задерёт, а лошадей напугать может.

Крупные, тяжёлые капли глухо застучали по матерчатому верху. Сначала — редко, с неохотой, а спустя несколько секунд, словно разыгравшись, дождь принялся упруго и звонко барабанить по навесу, словно пытаясь пробить плотную ткань, защищавшую ездоков. Белый протянул руку, и та моментально стала мокрой.

— Дождь-то тёплый! — с восторгом выкрикнул Олег Владимирович.

Кучер посмотрел на попутчика и пожал плечами. А какой же ещё — летом-то?

Чиновник откинулся на сиденье и закинул руки за голову. Свежий воздух мягко обдавал лицо. Пыль улеглась, и теперь лёгкие дышали упруго, глубоко, с наслаждением втягивая приятные ароматы лета. Даже доставать трубку не возникало желания.

— Что закручинился, старик? — молодой человек обернулся к кучеру.

— Дорога… Она на всякие мысли и рассуждения настраивает.

— И на какие, к примеру, мысли она настроила тебя?

— Да так, разные. Вам, барин, поди, будет неинтересно.

— Что ж, не хочешь рассказывать, молчи.

Кучер понужнул лошадей.

— А как вы, барин, к песне относитесь?

— Смотря к какой.

— К самой простой. Что людьми писана.

Белый усмехнулся:

— Сам-то ты какую песню любишь? — молодой человек с интересом смотрел на кучера. Прямо поэт, под стать Рыбкину.