самостоятельным произведением [32]; история Хариты, погибшей вместе с ее мужем Тлеполемом из-за коварства Транзилла, с давних пор влюбленного в девушку и мечтающего на ней жениться [33]; история рабыни, из ненависти к неверному мужу погубившей и его самого, и их общего ребенка [34]; история ремесленника, чья жена прятала любовника в бочке во дворе собственного дома [35]; история сладострастной мельничихи, муж которой, прознав о ее проделках, присвоил себе ее любовника [36]; история еще одной прелюбодейки, на этот раз жены сукновала [37]; наконец, история мачехи, полюбившей своего пасынка, отвергнутой им и задумавшей его погубить [38].

Основной сюжет псевдо-Лукиана в «Метаморфозах» также подвергается изменениям. Попав к разбойникам, Луций встречается с Харитой (история жизни которой становится затем отдельной новеллой). При взгляде на прекрасную пленницу — «девицу, способную даже в таком осле, как я, возбудить желание» [39] — он влюбляется в нее и всячески выражает свои чувства во время совместного неудачного побега: «Неоднократно даже, повернув шею, будто для того, чтобы почесать спину, я целовал красивые девичьи ноги» [40]. Сцена с наказанием беглецов также обретает новое звучание, когда вместо зашивания Хариты в шкуру убитого осла новый член разбойничьей шайки предлагает продать ее в публичный дом: «У меня у самого, когда я еще водился со сводниками, был знакомый, который немало талантов, полагаю, дал бы за такую девушку…чтобы приспособить ее к ремеслу потаскушки; … а ваша жажда мщения была бы в какой-то мере удовлетворена, раз она попала бы в публичный дом» [41]. Впрочем, мечтам разбойников не суждено осуществиться — их новый компаньон оказывается женихом девушки, который, опоив и связав похитителей, освобождает ее и отправляет в город, усадив все на того же осла [42].

* * *

Как мне представляется, именно эта история тайной любви Луция к Харите и могла стать для Вольтера источником вдохновения: ведь в «Орлеанской девственнице» имеются прямые отсылки к Апулею и его ослу [43]. Собственно, уже предисловие «отца Апулея Ризория бенедиктинца», предпосланное основному тексту поэмы, должно было вызывать у читателя совершенно определенные ассоциации. Так же как в «Метаморфозах» [44], крылатый осел Жанны д’Арк иронически сравнивался с Пегасом, крылатым конем Беллерофонта, победившего с его помощью Химеру [45]. Так же, как и Луций, посредством волшебства превращенный в животное, осел Вольтера оказывался «ненастоящим», когда в него вселялся демон: они оба мыслили и вели себя как люди, вызывая удивление своих хозяек.

«Причислен ты будешь к древним чудесам… Если правда, что Юпитер мычал, обратившись в быка, может быть, и в моем осле скрывается какое-нибудь человеческое лицо или божеский лик?» — восклицала Харита [46], и Жанна вторила ей: «Ужели это мой осел? Вот чудо!

Он говорит, и говорит не худо!» [47].

Идентичными выглядели и сравнения ослов с другими чудесными животными из греческих мифов, использованные в обеих поэмах: Апулей вспоминал Фрикса, «переплывшего море на баране», Дриона, «правившего дельфином», и Европу с ее быком [48]; Вольтер говорил о Леде, Ариадне, Ганимеде и Филире [49]. И хотя автор «Орлеанской девственницы» отказывал своему персонажу в родстве с главным героем «Метаморфоз» [50], сам осел в речи, обращенной к Жанне, давал понять, что история Луция — часть его собственной жизни: «Впоследствии — о чем и не жалею — Я создал знаменитость Апулею» [51].

Декларируемая таким оригинальным образом полная идентичность двух персонажей естественным образом подразумевала, что восприятие осла как фаллического животного у Апулея и, соответственно, его присутствие во всех сценах «Метаморфоз», имеющих сексуальные коннотации, были также заимствованы Вольтером. Впрочем, как мне представляется, заимствование это происходило на более глубоком уровне, чем может показаться на первый взгляд.

Выше уже говорилось, что практически все вставные новеллы поэмы Апулея посвящены теме супружеской измены, в связи с чем мотив осла получал здесь совершенно особое — правовое — прочтение. Дело в том, что обычным для судов Древней Греции наказанием за адюльтер являлась так называемая прогулка на осле. Верхом на нем виновная в супружеской измене женщина должна была объехать весь город в сопровождении глашатая и толпы любопытных зрителей. После экзекуции она изгонялась навечно из своего полиса, лишаясь таким образом прав гражданства [52]. Очевидно, что Апулею была хорошо известна как сама эта традиция, так и заложенный в ней символический смысл. Ведь поездка верхом на осле интерпретировалась современниками как акт совокупления, на что указывал прежде всего термин, обозначавший прелюбодейку: «Выражение «шествовать на осле» имеет значение по-гречески, как неожиданно поясняет античный глоссарий, определенного термина — «совокупляться с ослом», и, таким образом, женщину-«онобату» следует понимать не как «шествующую на осле», но как «оплодотворенную ослом», «сходящуюся с ослом» [53].

С этой точки зрения, история Хариты и влюбленного в нее Луция получала у Апулея совершенно особое прочтение. Описание поездок девушки верхом на осле, решение разбойников зашить ее в наказание в его шкуру и, наконец, предложение переодетого Тлеполема продать пленницу в публичный дом и сделать из нее проститутку со всей очевидностью говорили о том, что юная Харита уже утратила свою невинность, а потому не сможет стать добропорядочной замужней женщиной. Не случайно Апулей в насмешку сравнивал возвращение девушки из плена с въездом в Иерусалим Иисуса Христа на осляти: «Картина была небывалая и, клянусь Геркулесом, достопамятная — как дева в триумфе торжественно въезжает верхом на осле» [54]. Божий сын, чья святость не подлежала сомнению, имплицитно противопоставлялся здесь потерявшей стыд Харите.

Если допустить, что именно история, рассказанная Апулеем, оказала влияние на Вольтера, следует признать, что его трактовка образа Жанны д’Арк значительно сложнее, чем это признавалось исследователями ранее. Главная героиня «Орлеанской девственницы» должна была восприниматься читателями не как юная неопытная девушка, с трудом отбивающаяся от предложений любви, поступающих к ней со всех сторон, но как обманщица, потерявшая невинность, спутавшись с собственным ослом.

Насколько можно судить, первые читатели Вольтера прекрасно поняли скрытые в его поэме намеки, ибо скандал, разразившийся во Франции после публикации «Орлеанской девственницы», явно превосходил по своим масштабам ожидания автора и не утихал еще в течение последующих ста лет. Настоящую антивольтеровскую кампанию развернул монсеньор Феликс Дюпанлуп, епископ Орлеана и главный заступник Жанны д’Арк, активно выступавший в 1867 г. против возведения памятника выдающемуся мыслителю и против торжеств в его честь в 1878 г. [55] Борьба с «вольтерианством» мыслилась этим достойным представителем церкви не иначе как борьба за доброе имя французской героини. Он не скрывал, что именно публикация поэмы подтолкнула его начать долгий процесс по канонизации «девственницы Домреми», сторонники которого не стеснялись именовать Вольтера «осквернителем Франции и ее народа, осквернителем