Однажды отец пришел домой под хмельком, в хорошем настроении, принес матери подарок — синий сатин на кофту. «Сшей, мать».

А через несколько дней Аркадий увидел, как хмуроватый смущенный отец надевал рубашку-косоворотку из синего сатина. Не радовала отца эта рубашка: приятнее было бы ему видеть на жене новую кофту… Но что делать, раз жене так нравится? Пусть будет по ее. Больше отец не делал подарков матери.

Аркадия в семье не баловали, но выделяли, потому что он учился лучше остальных.

Однажды Аркадий нечаянно подслушал, как мать сказала отцу: «Аркашка головастее всех у нас с тобой. И обличьем краше». Отец тогда, помнится, в ответ довольно крякнул: «Оно, пожалуй, верно. Далеко шагнуть парень может».

Рассказывая об этом сейчас Лизе, Аркадий спокойно заметил: «Мне запомнились слова отца. Они наложили на меня своего рода обязательство… И я верю в себя. Что тут зазорного! Без веры жить — лучше совсем не жить…»

Лиза слушала Аркадия и вспоминала свое собственное детство.

…Лизу и Иринку, одетых в теплые шубки и закутанных в пуховые платки, мать ведет из бани Приходят домой. Вместе с ними в дом врывается облако морозного воздуха и в уютном домашнем тепле сразу тает. Пока мать развязывает платки на дочерях, девочки не замечают отца, а потом обе враз бросаются к нему. Их восторгу нет предела. Еще бы! Отец — большой, плечистый — растянулся на пестрых дорожках домотканых половиков, а перед ним пляшут — да так лихо! — две куклы: одна Лизина, другая Иринкина. Мать скупо улыбается отцу: «Вот тоже мне, большой ребенок!» Но и она довольна.

Пока мать мыла дочурок в бане, Георгий Тимофеевич привязал к куклам черные нитки, перекинул их через брус полатей. Черные нитки при свете керосиновой лампы были незаметны, и казалось, что куклы пляшут сами.

Сколько радости было у девчушек тогда!..

Невольно сравнивая свои воспоминания с рассказами Аркадия, Лиза начинала оправдывать и жалеть его: он просто не знает, какое это счастье заботиться о близком человеке, не может пока этого понять.

Лиза вставала очень рано, готовила немудреный завтрак, убирала в комнатке. На все это уходило немало времени. Потом садилась заниматься. Но заниматься приходилось недолго. Нужно было спешить в институт. А чтобы добраться до него, необходимо выезжать за полтора часа из дому. С каждым днем Лиза уставала все больше. Тошнота прекратилась, но началась нестерпимая изжога. Лиза старалась переносить недомогание бодро. Ее отяжелевшая фигура даже и сейчас не потеряла прежней подвижности. Только лицо похудело, осунулось.

Однажды Лиза проснулась особенно рано. Она тревожно спала ночью, не отдохнула, чувствовала большую усталость. Под глазами легли синеватые тени. Флигель за ночь выстыл. Не хотелось вылезать из-под одеяла. Но что делать? Надо вставать, готовить завтрак, заштопать Аркадию носки. Аркадий тоже проснулся и лежал с открытыми глазами.

— Куда ты так рано? — спросил Аркадий, видя, что Лиза хочет подняться с постели. — Полежи еще…

И он привлек ее к себе. Лиза ласково улыбнулась.

— Нежиться в постели — чудесно… Но куда было бы чудеснее, если бы завтрак сам собой приготовился, а веник выбежал бы из угла и подмел пол…

Аркадий засмеялся.

— Нет, вряд ли ты от них дождешься инициативы!

— А от тебя? — полушутя спросила Лиза.

— Ну, что ж, пожалуйста, — сказал Аркадий, и Лиза уловила какую-то новую, неприятно поразившую ее нотку в голосе мужа.

Аркадий поднялся с постели.

— Я готов, что прикажете делать? — с плохо скрытой досадой проворчал он.

— А почему ты сердишься? — спросила Лиза. — Я тебя не понимаю. Знаешь, Аркадий, не параллели ради, а просто… мне вдруг захотелось рассказать тебе о нашей семье. Кстати, ты меня о ней никогда не спрашивал. Мой отец уважал женщину. Помогал матери и не раздражался при этом. Папа никогда не спрашивал маму, в чем ей помочь. Он как-то сам видел все. Нет дров в печке — несет. Видит, в кадке на кухне нет воды — идет на колодец. Мы с Иринкой были совсем малы, но я помню, как отец, перекинув через плечо кухонное полотенце, с шутками вытирает чайную посуду. Они вместе очень быстро управлялись со всеми домашними делами и вечером, после работы, шли в кино, в гости, читали книги, газеты.

Аркадий усмехнулся:

— Попробуй, не подчинись твоей матери!.. Характерец… я представляю. Отец боялся ее, наверное.

Лиза, собирая со стола учебники и конспекты, оставленные с вечера, не глядя на мужа, медленно проговорила:

— Он любил ее.

Аркадий пристально посмотрел на жену:

— Упрек мне?

— Да нет. Я просто немножко удивляюсь.

Она прошла к кухонному столику. И, словно продолжая прерванный разговор, сказала:

— И восьмое марта у нас в доме было большим праздником. Отец делал нам всем подарки. На столе — традиционный пирог с цифрой восемь.

— Это и понятно! — пошутил Аркадий. — У вас же в семье женское засилье было, а у нас — семьдесят процентов мужчин!

— Так что же мне все-таки делать? — повторил Аркадий. — Ты так и не сказала — увлеклась воспоминаниями.

— Почисти, пожалуйста, картошку. — И, словно оправдываясь, Лиза добавила: — Она такая мелкая и всегда так много отнимает времени. У нас сегодня лекции с утра.

Аркадий прошел к кухонным полкам. И Лизе показалось, что он нарочито громко стучит кастрюлей, с раздражением бросает туда очищенные картофелины.

2

Увидев конверт со знакомым родным почерком, Лиза радостно воскликнула: «Наконец-то!» Зная характер матери, Лиза все-таки с нетерпением ждала ласкового материнского слова. Но, увы, его не было в коротком, сухом письме.

«Получила твое письмо. Мне никакого дела нет до того, кто он. И нечего мне расписывать о ребенке. Я не хочу иметь внучат от дочери, которая забыла себя и мать».

И дальше стояла еще одна строчка, написанная неровным дрожащим почерком:

«Моей Лизы теперь нет, есть другая, но та, другая, уже не моя».

В этот день Лиза впервые за все время учебы ушла с лекции. В крошечном флигельке, который она никак не признавала своим «домом», она не переставала думать о матери. Мысли ее уносились в родную Соколовку, в домик с белыми ставнями и молодой черемухой во дворе.

«Нет, мама, ты не отречешься от своей дочери. Не могу поверить, что я — «не твоя». Так говоришь не ты, а твоя обида, ты не можешь меня простить пока…»

Тяжелее вдвойне, когда знаешь, что ты сделал больно близкому человеку. О себе тогда забываешь — и все мысли о нем, близком. Лиза видела мать то больную и плачущую, то разгневанную, сдержанную, со строгими,