За столом Женя рассказал несколько анекдотов про театральные пристрастия Анны Вячеславны, которые я знала наизусть. Супруги пытались втянуть меня в обсуждение нашумевшей свадьбы Пугачевой с Киркоровым. В общем, надо было как-то сворачивать разговоры, и я попросила показать комнату, где дожила свой век Анна Вячеславна, чтобы поскорее откланяться.

Открывая дверь в комнату покойной, Женя устало сказал:

— Мы маму из морга забирали, в морге она лежала… Лучше бы дома оставили.

— Женя, это больше не обсуждается. Труп в доме, зачем! — строго сказала супруга.

— Ну хорошо, хорошо, — покорно согласился он и указал на разросшийся куст чайной розы около ее диванчика. — А сегодня утром я зашел в ее комнату и — видите? Три цветка гибискуса расцвели. На нем бутонов ведь не было! Что это такое?

— Во имя Отца и Сына и Святого Духа, — произнесла я явившиеся мне в ту секунду слова и только после этого удивилась. — Вот это да! Троицу прославила наша Анна Вячеславна…

— Чудо, по-вашему? — резко перебила супруга. — Бутоны были.

— Не было! Ты когда последний раз сюда заходила? — упрекнул Женя. — Ничего не было. Значит, чудо.

— Я не переношу этот религиозный фанатизм. Бутоны были, мы их просто не видели.

— А я верю, что их не было, — сказала я. — Царствие Небесное новопреставленной Анне. Мне нужно идти…

У входных дверей супруга, глядя на меня в упор, произнесла прощальную фразу:

— Анна Вячеславна сказала нам, что подарила вам две серебряные столовые ложки.

— Было дело, у нее их и оставалось всего две, — ответила я.

— Мы знаем. Ложки, может, и не драгоценные, но все же антикварные, — пояснила она. — Во всяком случае, мы уверены, что вы их не украли. И поддерживаем Анну Вячеславну в этом даре. Вы очень хорошо с ней ужились, — похвалила женщина-доктор наук. — Спасибо.

Меня словно ушатом помоев облили.

— На здоровье!

Да, бедной моей старушке только и оставалось жить в этой квартире, «не узнавая никого»… Это было последнее ее жизненное испытание.

По дороге домой я почем зря ругала себя, зачем пошла на эти «поминки», знала ведь, что «ученая» дама обязательно какую-нибудь гадость сделает. В нашей коммуналке она навестила свою свекровь три раза за шесть лет и каждый раз пеняла мне, что я незаконно поставила свой «громоздкий» буфет в общем коридоре, даже орала: «Уберите его немедленно!» Какое ей дело до моего буфета в моей коммуналке!

Но с другой стороны, утешала я себя, я бы не узнала про эти чудесные три цветка гибискуса… Настроение было преотвратительное. Но, видно, моя новопреставленная соседка помолилась на том свете, и день все-таки окончился замечательно…

В арке своего дома я нос к носу столкнулась с одной своей знакомицей по дому — восьмидесятилетней Таисией. Это была бойкая верующая старушка. Я давненько ее не встречала, думала даже, не померла ли?

— Слава Богу, жива! Таисия, где ж ты пропадала?

— Вот слушай! Слушай, слушай, что я тебе скажу, — скороговоркой ответила Таисия и потащила меня в укромный уголок — к помойке. — Ты знаешь, что моя старшая сестра померла? Вот, не знаешь. А сегодня сороковины. Каждый день на панихиде стою. А всё никак не успокоюсь. Расскажу тебе, только не смейся!

— Да уж какой смех! Сегодня соседку похоронила.

— Анну-то? — ахнула Таисия. — Господь таки прибрал. Царствие, Царствие ей Небесное. Ничего такого не было на похоронах?

— Было!.. — ответила я и собралась рассказывать про улыбку и бутоны.

— Нет, слушай меня, — перебила Таисия. — Незадолго до смерти мы с Марией повздорили. Ну, пустяк… Но никто уступить не желает. А тут она взяла и померла. Болела, конечно. Пособоровали. Ей-то Бог простил вздор наш, а меня так зажгло, так зажгло, почему не смирилась перед старшей сестрой… Веришь?

— Да неужели не верю!

— Молодец. И что ты думаешь? Ты только не смейся. На похоронах, вот после как батюшка сказал: прощайтесь, я подошла ко гробу-то и в голове держу мысль эту: прости, мол, меня, Мария, прости за всё, чем обидела. И, шальная такая непутевая, думаю, как бы она знак какой подала. И вот она лежит в гробу, такая уже не наша… Глаза навеки закрыты. И вдруг — один глаз открылся на секунду. И закрылся. Веришь?

Мне вдруг стало опять так хорошо на душе, и я твердо сказала:

— Верю, Таисия!

— Ну вот, хорошо… — Она внимательно посмотрела на меня, не шучу ли? — А мне ведь никто не верит, что она глаз открывала, никто не видел потому что…

— Кому надо, тот бы увидел. Ты же с ней как с живой говорила, вот она тебе по-живому и ответила.

— Ай, молодец ты, ученая. Думаешь, она меня простила?

— Бог простил.

— Ой-ой-ой! — всплеснула руками Таисия. — Благодать-то какая. За что же мне, такой грешной… Значит, было.

— Было, — подтвердила я. — Не сомневайся. Никому больше не говори. Мертвые воскреснут — не поверят, а ты им всего лишь про глаз!

И мы пошли ко мне, душевно посидели, наших новопреставленных с молитвой помянули. Да, истинно, Бог не есть Бог мертвых, но живых…

Как-то перед праздником Михаила Архангела в софринской иконной лавке я увидела его образ с умилительно красивым ликом, решила купить. Денег наскребла — иконка была хоть и небольшая, но писаная. Почему-то именно ее мне захотелось подарить МихАбру. Он не был иудеем, исповедовавшим религию Моисея, но оставался неверующим евреем, выросшим при советский власти. Однако воинствующим атеистом назвать его было тоже нельзя.

Свое православное исповедание я не выпячивала, но и не скрывала, когда дело касалось возможного нарушения заповеди. И директор издательства относился к этому в общем с пониманием. Однажды МихАбра, наверно, осенило свыше, и он сделал мне предложение из ряда вон:

— А напиши-ка ты какую-нибудь книгу, чтобы люди поверили в твоего Бога.

— Один мой знакомый ученый уже написал… Решил, что прочтут ее физики и прям всем физическим сообществом в верующие подадутся, — сказала я, с содроганием вспомнив про книгу Вадима.

— Ну, он ученую книгу написал, а ты давай такую, художественную… — серьезно ответил МихАбр.

Напрасно было дискутировать, доказывая, что Библия давно написана, но много ли верующих? Поэтому ответила:

— Вы тыщу книжек безбожных и безнравственных издадите, а мне предлагаете написать одну, чтобы обезвредить вашу мощнейшую агитацию. Неравны силы-то. Была бы я гигантом мысли… А так, хоть некоторым бы помочь.

Очень удивился МихАбр, что я отказалась. И даже обиделся.

Теперь, предлагая мне работу, он делал превентивное внушение:

— Народ любит секс везде, а не твое ханжество. Давай без этих своих заморочек, ясно?