текущих дел фактически перешло к товарищам министра, причем была учреждена новая третья должность товарища министра внутренних дел, на которую был назначен занимавший в то время должность товарища государственного секретаря А.С.Стишинский. Одновременно взамен состоявшего при Горемыкине товарищем министра барона Икскуль-фон-Гиль-денбандта он избрал П.Н.Дурново, бывшего в царствование Александра III директором департамента полиции, а со времени увольнения от этой должности находившегося в Сенате по его 1-му (административному) департаменту. С назначением этих лиц, в определенно консервативных взглядах которых Сипягин был вполне уверен, важнейшей частью министерства бесконтрольно правил Дурново, а частью, подведомственной Стишинскому, а именно крестьянскими учреждениями, — никто.

Прекраснейший и честнейший человек, чуждый всякой интриги, душою преданный делу и отличающийся необыкновенной добросовестностью и трудолюбием, Стишинский был органически не способен ни к какой власти.

Необходимо, однако, отметить, что при своей умственной ограниченности и малой образованности Сипягин обладал каким-то особенным внутренним чутьем (чего Витте, например, был в значительной мере лишен). Так, вернувшись из совершенной им в 1900 г. поездки по России, где он, однако, силою вещей видел лишь внешнюю показную сторону, кроме администрации и представителей лишь той части русской общественности, которая в общем в то время отнюдь не была охвачена революционными стремлениями, он, к немалому изумлению сопровождавших его чиновников министерства, определенно им заявил, что в России творится что-то неладное и нарождается революция. Замечательно, что Витте, вполне сознававший умственную ограниченность Сипягина, однако признавал за ним какой-то, как он выражался, «женский инстинкт». Однако инстинкта, хотя бы и женского, для управления Россией, очевидно, было недостаточно. Сознание, что «что-то в Дании подгнило»[144], не давало еще возможности изобрести способ замены подгнившего крепким и здоровым.

В департаментах Государственного совета Сипягин появлялся редко, заменяя себя и там своими товарищами, а в те исключительные разы, когда появлялся, производил впечатление жалкое. Не обладая ни даром слова, ни логическим мышлением, ни знанием техники порученного ему дела, он беспомощно путался в своих объяснениях. Обстоятельство это, однако, не мешало тому, что вносимые им законопроекты, хотя и с разногласиями и урезками, все же благополучно принимались Советом, хотя многие из них отнюдь не нравились его членам. Так, при Сипягине было введено положение о земских начальниках в трех западных и трех северозападных губерниях; при нем же было передано все продовольственное дело от земских учреждений — крестьянским[145]. Слишком было известно то влияние и благоволение, которым пользовался Сипягин, чтобы большинство членов Совета решалось идти против него. К тому же по многим вопросам у Сипягина был могущественный защитник в лице Витте. Так, именно Витте фактически провел в Государственном совете закон о передаче продовольственного дела земским начальникам и уездным съездам. Руководствовался при этом Витте, вероятно, надеждою, что с этой передачей уменьшатся периодически производимые ассигнования из казны на продовольственные нужды неурожайных местностей. Надо признать, что в ведении земских учреждений дело это было поставлено плохо, в особенности в отношении пополнения продовольственных сельских запасов крестьянскими обществами. Не обладая правом принять какие-нибудь принудительные меры по отношению к этим обществам, земские учреждения лишены были возможности понудить их к накоплению этих запасов.

Впрочем, Витте вообще вполне учел как значение Сипя-гина, так и возможность использовать его в своих целях. Небезынтересно бывало наблюдать, как Витте, взявши Сипягина под руку, расхаживал с ним по залам Мариинского дворца во время перерывов заседаний Государственного совета. Менее схожих между собой людей трудно было себе представить. Благообразный, невзирая на несколько баранье выражение лица, родовитый барин Сипягин с тщательно расчесанной бородой и в прекрасно сидящем на нем вицмундире и небрежный во всем своем внешнем виде, плебей по наружности, но заведомо умный Витте, казалось, не могли иметь ничего обще — го между собой. Не надо было поэтому обладать особой проницательностью, чтобы определить, что Витте пользуется свободной минутой, чтобы обработать по какому-нибудь делу своего далеко не бесхитростного коллегу. Тем не менее в известной мере это ему часто удавалось. Независимо от той поддержки, которой добивался Витте от Сипягина перед государем, он еще достигал от него таких общих распоряжений по Министерству внутренних дел, которые обеспечивали проведение на местах мероприятий по Министерству финансов. Так, например, Витте добился при Сипягине иного отношения со стороны местной губернской и уездной администрации к податным инспекторам, нежели это было до него. Циркуляром Сипягина податные инспектора были даже введены в состав административных присутствий уездных съездов по крестьянским делам на правах полноправных членов. Последнее, несомненно, отвечало пользе дела: личный состав податной инспекции, надо отдать справедливость Витте, набирался весьма тщательно и в общем был вполне удовлетворительный. Фабричная инспекция, которую губернская административная власть вообще недолюбливала, была также до известной степени ограждена Витте через посредство Сипягина от вмешательства в ее действия общей полиции.

Находясь, несомненно, под влиянием Витте и исполняя многие из предположений последнего, Сипягин, однако, одновременно вел и свою определенную линию. Действительно, мысль объединить деятельность отдельных министерств, которую он хотел осуществить, как я уже сказал, еще будучи главноуправляющим собственной Его Величества канцелярией по принятию прошений, он отнюдь не оставил, но способ при этом уже был другой — а именно учреждение должности главы кабинета с подчинением ему в общих вопросах отдельных министров[146].

Несмотря на то что двухлетнее управление Сипягина Министерством внутренних дел не оставило следа в стране, ему удалось воздвигнуть себе памятник в виде перестроенного здания министерства на Фонтанке[147]. Витте охотно ассигновал значительные суммы для этой цели, а за исполнением предприятия Сипягин наблюдал самолично. В соответствии с указаниями последнего в столовой был сделан сводчатый потолок, а стены отделаны в древнерусском стиле. Сипягин был хлебосольным и любезным хозяином; он любил хорошо поесть и попотчевать своих друзей отличным обедом; он был знаток кулинарии и большой ценитель русской старины во всех видах; и уж он не пожалел казенных денег для усовершенствования этого своего любимого обиталища. Художественные панели украсили стены столовой; на одной из них изображалось избрание на царство Михаила Федоровича Романова. И, весьма любопытно, на кожаной обивке стульев помещалась собственная монограмма Сипягина. Целью честолюбивых стремлений Сипягина было устроить там прием государя. В действительности в этом заключалась и первопричина всей затеи. Но вмешалась жестокая судьба. Сипягин был убит накануне того дня, когда он должен был дать обед государю. В своем великолепном дворце он прожил всего лишь несколько месяцев.

Распространенное предание гласит, что в этой самой комнате ему было дано знамение приближающейся трагедии. В тот день, когда он въезжал во дворец, тяжелая бронзовая люстра древнерусского стиля упала с потолка и разнесла в щепки