Так что не стоит, не стоит обеднять образ Зиновия Соломоновича. Бандитка — само собой, и гойка — само собой, но и много, много чего еще — само собой, Роза дорогая, Ефимовна…

— …И он с ними ездил месяца два, пока не понял, что пора делать ноги. Тогда он ночью бежал, и знаете… да что там, Зяма уже на том свете… — Она копнула вилочкой угу, выкопала кусочек яблочка с оливкового цвета кожурой и наконец решилась: — Понимаете, эта гойка осталась беременна от него… — закинула в рот кусочек и грустно закончила: — Между нами говоря, это вы красиво сказали: вашего дедушку никто бы не назвал праведником. — Боже упаси! — подтвердила Зяма гордо, испытывая, как всегда, тайный восторг, упоение, счастье…

И вдруг все внутри у нее оборвалось: на балконе третьего этажа дома напротив она увидела человека, готового броситься вниз. Уже перекинув через перила ногу в дурацком полосатом клоунском чулке, уже накренившись, он неестественно застыло вглядывался в праздную вечернюю публику, неторопливым ручейком текущую по узкому переулку. У человека было странное, туповато-приветливое лицо. Дебил? Безумец?!

Манекен, о Господи! — поняла вдруг она и откинулась к спинке стула. Нет, но какому идиоту понадобилось пугать людей?

К перилам балкона, прямо под закинутой ногой манекена в полосатом чулке, был привинчен плакат на иврите: «Не спеши на тот свет, дружок! Тебе поможет „Группенкайф!“»

А опустив глаза, она увидела кое-что пострашней: за стеклом витрины, на тротуаре стоял, улыбаясь и делая Зяме энергичные знаки, представительный дяденька с мягким лицом доброй пожилой армянки. Сама виновата. Какого черта села за столик у окна!

— Простите, Роза Ефимовна, — проговорила она сумрачно. А представительный дяденька уже вошел в кондитерскую и, оживленно жестикулируя, двигался прямо к ним.

— Ну, с трудом, с трудом узнал! — говорил он, отодвигая стул, шумно, прочно и надолго усаживаясь, обхлопывая карманы, словно бы отыскивая бумажник с намерением оплатить дамам их скромное застолье. — Просто не узнать тебя, старуха! Поблекла, постарела. Что с тобой? Болеешь? Почему не позвонила? Я мигом тебя вылечу.

— Не куплю, — сказала Зяма твердо. — Выгляжу, как всегда, превосходно. А твои камешки и твой песочек пусть в групповую употребляют энтузиасты.

— Шутница, — сказал он, улыбаясь Розе Ефимовне.

Когда-то в Новочеркасске Миша был актером ТЮЗа. Интересно, на что надеются, уезжая из России, все эти актеры, подумала Зяма, для профессиональной жизни которых нужны по меньшей мере зрители…

Здесь Мишу бросила жена и, забрав сына, вернулась к родителям в Новочеркасск. Мише возвращаться было некуда. Он занялся распространением «Группенкайфа». На желтой майке, обтягивающей его по-дамски округлую грудь, привинчены были два значка; на одном по-русски написано: «Спроси меня, и я тебе отвечу», на другом — красным шрифтом по-древнееврейски: «Это — то, что тебе сейчас необходимо!» Достижение могучего штата психологов международной фирмы «Группенкайф». Предполагалось, что при виде этих завлекалочек доверчивой мышке немедленно захочется спросить у кошки — что именно ей, глупой неопытной мышке, необходимо в ее неинтересной жизни. И тогда ей ответят на любом языке — можно по-русски, но обслуживаем и на иврите. На каком языке мышке удобнее — чтоб ее съели?..

— А у нас как раз неповторимые скидки, — говорил между тем Миша хорошо поставленным актерским голосом, — для тех, кто приводит покупателя — пять процентов со стоимости комплекта. Рекомендую. Программа называется «Друг возрождает друга».

Он напирал на Розу Ефимовну, понимая, что Зяма потеряна безвозвратно.

— А у тебя, старик, нет программы «Брат убивает брата»? — спросила Зяма. — Эта заслуживает большего доверия. Как испытанная временем.

— Шутница, — сказал Миша Розе Ефимовне, кивая на Зяму.

— Благодарю вас, — сказала старуха застенчиво, — я принимаю препарат «Группенкайф» с тремя подругами.

— Ах вот как, — Миша сразу потерял интерес к этой мышке, уже попавшей в лапы другого, облезлого и голодного израильского кота. — Ну и прелестно, ну и славно… — Его лицо поскучнело и стало еще больше напоминать лицо доброй пожилой армянки. — Только не уговаривай меня съесть эту отраву, — сказал он, кивая на высокий, как замок, и чрезвычайно аппетитный на вид обломок яблочного пирога. — Вот кофе, пожалуй, закажи мне…

Зяме не хотелось его обижать, но Миша был из тех новообразований, избавляться от которых следовало только оперативным путем.

— Прости, старик, — сказала она, — какой там кофе! Я даже не уговариваю тебя остаться. У нас с Розой Ефимовной встреча сугубо интимного свойства…

Миша бодро вскочил, словно как раз и собирался их покинуть. Раскланялся. Все-таки он актер, это многое облегчает.

Но ушел он не сразу, а еще минуты две рассказывал, уже стоя, о своем процветающем бизнесе.

— Я даже Таньке в Новочеркасск выслал пятьсот долларов, — похвастался он. — Заходи ко мне в офис. Во-он там, видишь — манекен на балконе?

— Ах, так это твоя режиссерская находка, — заметила Зяма. — Скотина ты, Миша…

Он захохотал, довольный, что его трюк оценили.

— Я тебя из окна кабинета приметил, — сказал он. — Смотрю, сидит в кафе, прохлаждается… Шея — как у лани: попробуй не заметь издалека…

Когда он наконец ушел, старуха проговорила, внимательно глядя на Зяму:

— А мне сначала показалось, что вы такая… деликатная…

Зяма расхохоталась.

— Ну что вы! Я абсолютно неуправляема. Только мой пес, как более сильная личность, вытворяет в моем присутствии все, что придет ему в голову… — Она с любопытством взглянула на Розу Ефимовну: — А вы и в самом деле принимаете «Группенкайф»?

— Боже упаси! — воскликнула старуха. — Кто это выдержит — такие деньги!..

— Ах, так, значит, и вы не просты… — она положила ладонь на старушечью веснушчатую руку и ласково проговорила ей: — Мы обе с вами, Роза Ефимовна, ох как не просты…

Та улыбнулась.

— Расскажите-ка мне дальше: он бежал от бандитов…

— Он… да, он бежал от белых бандитов и прибился к красным бандитам. Такой он был человек, он не мог жить как все люди, спокойно.

— Вы кого под бандитами разумеете? Я с детства слышала, что дед воевал у Буденного. Вы Первую Конную имеете в виду?

— Ну я ж вам рассказываю… Буденный-муденый… Все они были мародеры. Они долго у нас в Шаргороде стояли. Папа меня все время прятал. От белых прятал, от красных прятал… У нас на чердаке огромный был сундук с кожами — папа изготовлял тфилн и мезузес, — так вот, в этом сундуке он меня прятал. Я была маленькая красивая девушка, сворачивалась на дне, а сверху папа на меня кожи наваливал. Мне было шестнадцать…